ОБЩЕСТВО ИНСТИТУТЫ И СОЦИАЛЬНАЯ НАУКА

Проблемы справедливости, свободы и демократии в современном мире

— В последние годы проблема справедливости является одной из главных тем современности. Проблема справедливости волнует всех, как на уровне межличностных отношений, так и на уровне общесоциальном. Не сходит с повестки дня вопрос об установлении и справедливого миропорядка. Какова ситуация с осмыслением данной проблемы в современной социальной теории?

— Действительно, в последние годы наблюдается повышенный интерес к проблеме справедливости. Хотя, конечно, актуальность в общественном дискурсе проблемы справедливости не является особенностью нашей эпохи. Справедливость относится к фундаментальным человеческим ценностям, и попытки ее утверждения восходят к Древнему миру. Известные концепции Платона и Аристотеля по поводу установления справедливого порядка появились как ответы на вопросы, волновавшие жителей Древней Греции. Ответ Платона на эти вопросы, возможно, не понравится большинству современных людей, так как он считал, что каждый должен получать только то, что ему отведено природой. В современных терминах такой подход определяется как социальный расизм. Более приемлемую для современных людей концепцию справедливости предлагал Аристотель. Он пытался совместить две довольно противоречивые установки: с одной стороны, массовое стремление к эгалитаризму, а с другой — стремление получать вознаграждение в зависимости от вклада. Также ценность аристотелевской концепции справедливости заключается в том, что он первый обратил внимание на такую сложнейшую проблему, как феномен сравнительной депривации, объясняя, что многие недовольные питают свое недовольство на основе сравнений себя с более удачливыми другими.

С тех пор появилось множество концепций справедливости, и среди них есть не только ориентированные на пафосные призывы и на очень простые, а значит, на ложные решения данной проблемы, но и достаточно теоретически эксплицитные, более применимые для практической реализации. В этой связи можно вспомнить масштабную работу Джона Ролза «Теория справедливости», теоретические и практические достижения западноевропейской социал-демократии. Когда мы рассматриваем проблему справедливости в современном мире, то, несомненно, следует учитывать японский опыт ее решения. Один из основателей корпорации «Сони» Акиро Морита обоснованно считал, что в Японии после Второй мировой войны утвердилась одна из самых эгалитарных социальных систем. Благодаря сложной системе учета интересов различных социальных групп в японском обществе, по мнению япониста Сергея Агафонова, «есть недовольные, но нет недовольства». Другими словами, абсолютное большинство японцев считают свое общество в целом справедливым. Поэтому можно сказать, что при всей неизбежной несовершенности всех моделей справедливости в Японии и в ряде стран Западной Европы, наверное, смогли предложить более удовлетворительный вариант решения этой вечной проблемы. Конечно, данные варианты решений проблемы справедливости не являются и не могут быть оптимальными, и специалисты аргументированно обращают внимание на то, как в западноевропейских странах под влиянием политики, основанной на идеях социал-демократии, нарастают отложенные социально-экономические проблемы.

В целом, несмотря на длительные усилия человечества по достижению справедливости, в XXI столетии, говоря о ней, мы вынуждены согласиться с выводом Алена Бадью, что «несправедливость ясна, а справедливость темна». И пока в силу закона жизни, обусловленного тем, что позитивное является более сложным, чем негативное, и, соответственно, более трудноопределяемым, мы должны ясно понимать, что никогда не обретем однозначной и универсальной концепции справедливости. Все известные концепции справедливости, а также попытки их реализации учат нас тому, что в этом вопросе мы никогда не достигнем абсолютной гармонии и завершенности. Каждый раз, когда кажется, что торжество справедливости уже близко, оно каким-то образом утверждается не в том виде, и мы вынуждены вспоминать печально-ироничный вывод: «Справедливость — это спектакль, премьера которого каждый раз откладывается».

— Действительно, всегда более трудно определять позитивные явления, чем негативные, и этот закон неизбежно проявляется и в наших попытках определить феномен справедливости. Но, тем не менее, ведь существуют самоочевидные истины, и на их основе мы интуитивно чувствуем, справедливо или несправедливо решается тот или иной вопрос, справедливо или несправедливо распределяются общественные блага. Не так ли?

— Да, интуицию нельзя сбрасывать со счетов, но мы также должны помнить, что она может быть и обманчивой. Ну, а если серьезно, то, что мы сегодня считаем интуитивным пониманием универсальной социальной справедливости при историческом взгляде на этот феномен обнаруживает четко выраженные социокультурные особенности. То есть то, что кажется самоочевидным, или то, что в той или иной степени пробуждает интуицию человека того или иного общества, может оставить достаточно безучастным представителя, выросшего в другом обществе. Давайте вспомним самоочевидные принципы, связанные с правами человека в Декларации Независимости. Много ли мы найдем в истории аналогов таких «самоочевидных принципов»? Хотя у других сообществ существуют свои «самоочевидные истины». Если мы будем учитывать, насколько сильно могут расходиться «самоочевидные истины» и «интуитивные прозрения», свойственные представителям различных обществ, то тогда нам следует быть более осторожными и с основанными на них выводами. Хотя я отнюдь не считаю, что они не должны учитываться, в том числе и в вопросах справедливости. Но если мы будем полагаться в вопросах решения проблемы справедливости больше на интуицию, чем на разработку эксплицитных концепций и необходимости продумывания реалистичных путей их применения на практике, то вряд ли стоит ожидать не только торжества справедливости, но и установления более или менее справедливого порядка.

Рассматривая распространенные споры по поводу справедливости, мы обнаруживаем, что, когда говорят о достижении справедливости, в основном имеют в виду решение двух проблем — распределения благ и признания. Это вековые и даже, можно сказать, вечные проблемы. Но человечество не оставляет попыток их решения, предлагая самые различные версии справедливого распределения общественных благ и признания человеческих заслуг. Такие концепции варьируются от самых радикальных до более компромиссных вариантов. Мы, бывшие советские люди, являемся свидетелями попытки радикального утверждения социальной справедливости, вначале в масштабах одной страны с последующим переносом этого опыта справедливости на общечеловеческий уровень. Однако эксперимент завершился в рамках нескольких стран, и его результаты могут служить, скорее, негативными, чем позитивными примерами в деле утверждения социальной справедливости. Попытки утвердить эгалитарное общество провалились, так как они не соответствовали онтологическим законам социальных систем. В реальности политика эгалитаризма в странах социализма привела не к утверждению всеобщего равенства, а к собственной версии социальной стратификации. Жесткая, возможно, чрезмерно жесткая ирония Джорджа Оруэлла, что «все животные равны, но некоторые равнее», является не только высмеиванием иллюзий по поводу установления равенства в странах социализма, но и проявлением универсального социального закона, не допускающего установления абсолютного равенства.

Стратификация советского общества и других стран «народной демократии» еще раз подтвердила печальную истину, что эгалитаристские доктрины могут порождать массовые надежды о равенстве, но не могут создать такой социальный порядок. Ликвидация богатых в странах социализма не привела к утверждению равенства, а лишь воссоздала другую версию неравенства, где также были свои «богатые», свой «средний слой» и свои «бедные». Мы знаем, что в советском обществе была и своя привилегированная группа — номенклатура. В эту привилегированную группу по квоте попадали ограниченное количество известных рабочих и крестьян, а также представители интеллигенции, но ее основу составляли руководители различного ранга. В определенной степени можно согласиться с Джиласом в том, что номенклатура была «новым классом», возникшим во всех странах «народной демократии». Отсюда можно сделать вывод, что феномен номенклатуры или «нового класса» есть следствие структурного закона таких общественных систем.

Конечно, если сравнивать с нынешней ситуацией в постсоветских странах, то в советском обществе было относительное равенство и, по крайней мере, разрывы в доходах не достигали и не могли достичь современных величин. Однако расчеты Михаила Восленского свидетельствуют, что разрывы в доходах между номенклатурой и простыми рабочими и крестьянами были очень существенными. Но психологически эти различия воспринимались менее болезненно и не порождали столь массовой относительной депривации из-за того, что верхние слои не могли позволить себе «демонстративное потребление», как это происходит в постсоветских обществах.

Вместе с тем, достигнутое относительное равенство большинства советских людей отнюдь не способствовало не только утверждению действительного равенства, а также не так однозначно способствовало укреплению братства. И Иосиф Бродский, проживший значительную часть своей жизни в социальных условиях, во многом сформированных на принципах советского эгалитаризма, пришел к выводу, что: «равенство исключает братство, и в этом надо разобраться». Действительно, попытка утверждения советской модели эгалитаризма требует своего трезвого анализа, а не экзальтированного воспевания или такого же отрицания.

В целом проблема справедливости полностью не разрешима по нескольким причинам. Если взять более простую модель справедливости, связанную с распределением, то человечество никогда не могло и в будущем вряд ли сможет утвердить абсолютно равную шкалу распределения социальных благ. Она подрывается неравенством вклада, и с этим ничего нельзя поделать. Если при установлении абсолютно равного распределения будут довольны менее производительные индивиды или страны, то это вызовет недовольство со стороны более производительных субъектов, вносящих больший вклад в формирование общего блага.

— Получается, что в решении вопросов социальной справедливости человечество обречено находиться между Сциллой и Харибдой между поддержанием индивидуальной мотивации удержанием недовольства неравенством в приемлемых рамках. Или такие великие лозунги Французской революции, как «Свобода», «Равенство» и «Братство» сохраняют все же какое-то значение? И если они сохраняют свое значение, то мы должны, наверное, руководствоваться не только критериями личной эффективности, но и помнить о тех, кто не может быть успешным и удачливым.

— Согласен с вами, что нельзя игнорировать нужды бедных. Но прямолинейная забота об их нуждах имеет два отрицательных эффекта. Первый заключается в том, что более способные и продуктивные члены общества при чрезмерном обложении их перераспределительными налогами теряет должную мотивацию. Второй эффект связан с незаслуженным вознаграждением тех, кто не мотивирован к интенсивной работе. В результате получения незаслуженных преференций у них будут сохраняться и дальше развиваться иждивенческие настроения. В современную эпоху мы наблюдаем, что это иждивенчество причудливо сочетается с крайне необоснованным самомнением тех, кто, не отличаясь особой продуктивностью, больше получает от общества, чем дает.

Вторая глубочайшая проблема, затрудняющая создание справедливого порядка на любом уровне, начиная от семьи, организации, отдельной страны или мирового сообщества, связана с признанием. Проблема эта фундаментальная, так как мы нуждаемся не только в определенном уровне жизни, но и признании нас как созданий, достойных уважения. Однако человечество устроено таким образом, что такие блага, как уважение, престиж, почет распределяются так же неравномерно, как богатство и власть. И если в отношении распределения последних можно еще принять какие-то политико-юридические меры, то в отношении признания других, наделения их уважением и почетом сделать это, опираясь на политические решения или законодательство, крайне затруднительно. Абстрактные призывы об уважении любого человека или любой культуры, конечно, необходимы для правильного воспитания детей, да и определенной корректировки представлений взрослых. Но фактически, в реальной жизни, люди и страны получают уважение и почет только лишь на основе тех достоинств, которые признаются в определенном обществе и в мировом сообществе в данную эпоху. Можно негодовать по этому поводу, можно обижаться, но законы человеческого признания от этого не изменятся, а если изменятся, то очень незначительно. В результате, люди и страны, не обладающие престижными показателями в системе оценок, сложившихся в том или ином обществе или в мировом масштабе, обречены на фрустрацию и негодование. Но обида на внешний мир — деструктивное чувство, если она не сопровождается критическим видением себя.

В целом, надо ясно осознавать, что мы не сможем обеспечить равное признание всех людей. Но история свидетельствует, что в развитых странах удалось изменить положение с признанием и расширением спектра престижных статусов, сумев осуществить рефрейминг идеалов и норм успеха. В этой связи надо отметить, что такой рефрейминг идеалов и норм успеха не только расширил список престижных статусов, но и стал одним из важнейших условий развития таких стран.

— Как Вы видите возможность такого рефрейминга?

— Рефрейминг базовых представлений общества — это очень сложный и неоднозначный процесс. Однако развитые страны, как мы видим, за последние три-четыре столетия сумели осуществить несколько масштабных рефреймингов своих идеалов и ценностей. Так, им удалось переопределить ценности, связанные с трудом, профессионализмом, торговлей и другими видами деятельности, имеющими фундаментальное значение для современного развития. Такой рефрейминг способствовал повышению престижа социальных групп, занятых в сфере производства и интеллектуального труда. Современные представления и статусы во многом являются результатом социокультурного ре­фрейминга, позволившего пересмотреть многие традиционные стреотипы и создать новые рамки восприятия социальных статусов, ролей и отношений. Следствием таких масштабных трансформаций стало развитие более сложных представлений и практик, которые, в свою очередь, способствовали формированию и более продуктивных типов людей. Более сложные представления о социокультурно легитимных видах деятельности и общественном успехе привели не только к росту производительности, но и уменьшению объемов фрустрации в развитых обществах, так как многие из тех, кто ранее относился к непрестижным группам, смогли обрести недостающее им признание со стороны общества.

Казахстан, как и большинство постсоветских стран, также нуждается в рефрейминге своих базовых социальных идеалов, прежде всего идеалов успеха. Если у нас будет сохраняться существующая структура социальных идеалов, где безоговорочный приоритет принадлежит идеалам власти и больших состояний, то большинство членов общества, не имеющих возможности приобщиться к ним, даже при повышении уровня их жизни будет недовольно своим положением. Они будут считать существующий социальный порядок несправедливым, так как повышение уровня жизни без обладания властными полномочиями и большими состояниями не наделяет их должным уровнем престижа. Мы и сейчас наблюдаем, что под влиянием доминирующих идеалов успеха казахстанского общества большая часть наших среднеобеспеченных слоев недовольна уровнем своей жизни, хотя он, по сравнению с советским периодом, вырос в несколько раз. Среднеобеспеченные советские люди не имели и не могли даже мечтать о малой части того, что имеют сегодня наши люди из данной социальной категории, но при этом первые были больше удовлетворены своим положением, чем вторые. В обществах с высокой статусной динамикой и, самое главное, с представлениями об успехе как результате обладания властью и большим состоянием рост уровня жизни чаще всего приводит не к снижению недовольства, а к росту уровня социальной фрустрации из-за фактора сравнительной депривации.

Конечно, рефрейминг идеалов успеха, престижных позиций в обществе не может полностью решить вопросы с установлением справедливого социального порядка, но он может способствовать определенному перенаправлению человеческих талантов в продуктивные сферы, в те сферы, которые необходимы для современного развития страны. При существующей системе ценностных координат, определяющих успешность человека или группы, наделяющих их почетом и престижем, прежде всего, через обладание властью и богатством, мы не можем надеяться, что большинство талантливых детей и подростков будут мечтать стать инженерами, научными работниками, учителями и врачами, токарями и слесарями. По данной проблеме я хочу привести следующий пример об идеале успеха в Германии. Мне как-то попалась статья одного российского автора о Штутгарте, где он пишет, что в Штутгарте слово «инженер» — это синоним успеха. Такое понимание успеха, а также формирующая его система социокультурных представлений характерны для всех развитых стран. В развитых странах именно представители креативных профессий, в целом, профессионалы, конечно же, туда входят и высококвалифицированные рабочие, наделяются большим уровнем престижа, чем в постсоветских обществах. Различие результатов развитых и отстающих стран, с точки зрения социологии, во многом предопределены их идеалами успеха. Именно идеалы успеха того или иного общества определяют структуру инвестиций талантов и энергий большинства своих членов. В развитых странах люди в большинстве своем инвестируют свои силы и время на образование, в повышение своего профессионализма в продуктивных и инновационных сферах общества. В странах «второго» и «третьего» мира люди значительную часть своих сил и времени тратят на непродуктивные виды деятельности.

— Кто должен осуществить рефрейминг, позволяющий переопределить идеалы успеха и обеспечить большим уровнем престижа профессии и виды деятельности, необходимые для современного развития?

— Рефрейминг базовых идеалов общества — обязанность, прежде всего, «экспертов по определению реальности», то есть философов, писателей, социологов, сценаристов, режиссеров, журналистов. Именно они должны обеспечить определенный культурный сдвиг, изменение ментальных норм, которые, в свою очередь, могут стать основой для того рефрейминга идеалов успеха, который нам необходим. Задача, конечно, очень трудная, но когда-то и в ныне развитых странах господствовали древние аскрипции, и, как следствие, виды деятельности и профессии, являющиеся определяющими для современных обществ, также были не очень престижными и являлись объектами насмешек и презрения. Господствующие социальные группы, одновременно имеющие право на определение реальности и ее легитимацию, отрицали профессионализм и помещали на низшие ступени общественной лестницы тех, кто воспроизводил себя ежедневным трудом, занимаясь определенным видом деятельности. Но постепенно в этих обществах удалось создать более диверсифицированную картину реальности, и в ее рамках нашли свое престижное место и современные профессии. Социокультурная эволюция развитых стран сопровождалась дальнейшим ростом престижа профессиональной деятельности и возникновением условий для формирования соответствующих идентичностей.

— Понятно, что мы нуждаемся в рефрейминге идеалов успеха и базовых видов деятельности в обществе. Но не совсем понятно, как это сделать, и также не очень понятно, почему это получилось в одних обществах и не очень получается в других?

— Количество стран, сумевших обеспечить такой масштабный социокультурный рефрейминг, гораздо меньше, чем тех, которые не смогли его осуществить. И если мы попытаемся разобраться, почему это произошло так или иначе, то обнаружим, что позитивный рефрейминг широкого спектра профессий, позволивший им обрести исторически беспрецедентный уровень социального признания, оказался успешным в обществах, где имелись сложные социокультурные предпосылки. Диверсификацию картины общественной реальности, масштабное переопределение видов деятельности и соответствующих им социальных статусов смогли обеспечить лишь те общества, где была высокообразованная элита. Если мы возьмем пионеров современного развития Великобританию и Нидерланды, то эти страны отличало не только интенсивное развитие технической мысли. В этих странах интенсивно развивались философская мысль, литература и искусство. Список масштабных мыслителей и писателей, повлиявших на развитие данных стран и всего мира, просто поражает. Епископ Беркли, Роджер и Фрэнсис Бэконы, Уильям Шекспир, Самюэль Джонсон, Дэвид Юм, Эдмунд Берк, Адам Фергюсон, Адам Смит — это лишь малая часть выдающихся представителей британской интеллектуальной элиты Средних веков и начала Нового времени. Голландская культура на рубеже Средних веков и Нового времени дала миру таких выдающихся художников, как Иереоним Босх, Брейгели, Рембрандт, таких философов, как Бенедикт Спиноза и Эразм Роттердамский.

Показательно, что первый азиатский феномен современного развития — Япония также имела очень высокообразованную элиту и в целом отличалась общим высоким уровнем образования. Американский специалист по японской истории Джейм Мак-Клейн считает, что в первой половине XIX века Япония по уровню образования занимала третье место после Британии и Нидерландов. Японскую элиту отличала способность синтезировать идеи и ценности трех религий — синтоизма, конфуцианства и дзен-буддизма. Популярность именно последнего религиозного течения в Японии свидетельствует о многом. Ведь дзен-буддизм — это не просто набор верований и ритуалов, его установления отличает очень высокая сложность, и они сформировались и поддерживаются на основе изощренных интерпретаций. Японская аристократия, формируясь в такой сложной интеллектуальной и эстетической среде, была не только военно-политическим центром страны, но и была обязана соответствовать утонченным культурным критериям. Одна из самых проницательных исследовательниц Японии Рут Бенедикт определила самураев как «мастеров меча и пера». И когда перед Японией встал вопрос об открытости перед Западом и о модернизации, то высокоинтеллектуальная элита сумела тонко и эффективно решить эти сложнейшие исторические вопросы. На мой взгляд, трудно не согласиться с оценкой японской элиты в решении таких сложнейших исторических вопросов, данной Питером Бергером. Он назвал этот опыт модернизации «завораживающим примером» деятельности «высокообразованной и вдумчивой японской элиты».

Известный историк Фернан Бродель на очень большом фактическом материале показывал, как в период позднего Средневековья в Западной Европе постепенно формировалась новая образованная и больше ориентированная на ценности предпринимательства аристократия, которая постепенно заменяла аристократию, ориентированную на военные ценности. Именно такая образованная элита смогла создать условия для рефрейминга идеалов успеха.

— Приведенные Вами примеры свидетельствуют об особой роли элиты в развитии своих стран, в том числе их вкладе в формирование более справедливого порядка. Как бы Вы оценили вклад нашей элиты в развитие страны, в том числе в создание справедливого общества?

— Очевидно, что роль элиты, как в успехах так и в неудачах, более весома, чем роль других слоев общества. Она связана не только с политическим и экономическим весом элиты, но, прежде всего, с ее интеллектуальным и моральным влиянием на процесс формирования общественных норм и отношений. В тех обществах, где элите удалось создать более сложный интеллектуально-ценностный порядок, хотя мы и не наблюдаем установления рая на земле, был достигнут более высокий уровень производительности и установлены более справедливые отношения. Такое положение — во многом результат не только преднамеренного выбора элиты, но и результат того, что основные игроки этого общества научились решать свои проблемы более сложно, а значит, более компромиссно. Им удавалось не доводить котел общественных страстей до крайней точки кипения, прежде всего, из-за более сложной социокультурной структуры общества, в рамках которой находятся несравненно более широкие возможности для позитивного применения энергий его членов. И тем самым они не только предотвращают массовое недовольство, но и обеспечивают высокий уровень жизни для большинства.

— Но в большинстве стран элита не смогла создать благоприятные возможности для развития. Скорее, наоборот, она нередко усугубляла общественные проблемы, тем самым заставляя соглашаться с формулой, что «рыба гниет с головы».

— В какой-то степени можно говорить, что основная вина за имеющиеся трудности всегда на элите, и не только из-за того, что в жизни всегда работает формула «кому много дано, с того и больше спросится». Именно элита задает стандарты общественных отношений и решений возникающих проблем, и поэтому, конечно же, в существующих проблемах всегда больше вины элиты. Но при определении феномена элиты нельзя ставить знак равенства между понятиями «элита» и «политическая элита». А такое непродуманное отождествление для нашего общественного сознания является нормой. И если мы будем придерживаться логики обвинения, то надо больше обвинять интеллектуальную элиту, так как именно она задает базовые стандарты общества, определяет их, а политическая элита лишь реализует ее идеи и эскизы.

В связи с данным вопросом мне хотелось бы сделать некоторое уточнение. Пословица «Рыба гниет с головы», на мой взгляд, слишком популярна в нашем обществе, она принимается и произносится слишком поспешно, без минимального критического анализа ее содержания. Большинство из тех, кто так часто ее произносит, не хотят или не могут более тщательно подумать над ее содержанием. Им кажется, что все и так очевидно, что данная пословица позволяет надежно диагностировать основную проблему общества и называть его главную причину. Но, на мой взгляд, эта пословица имеет совсем другой смысл, не тот, который вкладывают в нее миллионы наших негодующих сограждан. Её следует понимать, исходя не из социального размещения субъектов, а исходя из функций наших органов, иными словами, мы должны понимать, что наши проблемы начинаются с нашей головы. В этой пословице, на мой взгляд, речь идет о деструктивном влиянии на нас плохого образа мыслей, вызванном «порчей головы», а не отдельных людей, на которых мы слишком поспешно возлагаем вину за свои проблемы, за свою леность, и прежде всего, за интеллектуальную леность. Именно плохое качество мыслей, неправильный способ мышления предопределяют все наши проблемы. И, соответственно, их решение может начаться лишь с изменения нашего способа мышления, с повышения его качества. То, что данная пословица является одной из самых распространенных и, на мой взгляд, искаженно понимаемых, свидетельствует, что мы вместо анализа мыслей в наших головах слишком поспешно переносим вину за свои проблемы на власть.

Такая предрасположенность является одним из концентрированных проявлений инфантильно-инвективного мышления, к сожалению, массово присущего нашим людям. Оно является инфантильным потому, что тяготеет к упрощению и стремлению снимать с себя ответственность, оно инвективно, так как постоянно стремится обвинять окружающих, власть, систему, историю в своих проблемах. В совокупности такие предрасположенности образуют деструктивный тип мышления и соответствующий тип личности, и чем раньше нам удастся преодолеть влияние этой логики, сформировать более объективный способ мышления, тем раньше может утвердиться и более справедливый порядок. И ответственность за формирование такого мышления прежде всего несет интеллектуальная элита, но для того, чтобы она могла оказать влияние на формирование в нашем обществе более продуктивных представлений, элита сама должна иметь склонность к такому мышлению. Однако наши «эксперты по определению реальности», специалисты по формированию смыслов в силу исторических причин в большинстве своем сами предрасположены к инфантильно-инвективному мышлению и склонны во всех проблемах обвинять власть.

— Но если недовольства и обиды носят массовый характер, то тогда мы должны предполагать, что они обусловлены
общественными условиями?

— Различия в возможностях развития неизбежно порождают относительно успешных и неуспешных, и поэтому в жизни всегда есть место для радости, самоудовлеворения, а также для обиды и гнева. Это универсальные человеческие чувства, которые были в древности, есть сейчас и будут в будущем. Человек, который, по его мнению, не вознагражден обществом, так как он этого достоин, живет, пылая обидой. Также пылают обидой множество стран. Люди и страны, длительное время отстающие и в будущем не видящие особой перспективы выйти из сообщества отстающих, как правило, живут с чувством обиды и гнева. И что можно здесь посоветовать? Если такие советы возможны, то мы должны сказать, что обида — вообще-то чувство контрпродуктивное, если она не направлена на самого себя. Потому что обижаться на других — означает видеть свои проблемы не в себе, а вовне. Если не смотреть на окружающую общественную реальность лишь критически, то и в нашей стране у человека всегда есть определенный шанс найти способы для приложения своих талантов, возможность для достижения более высокого статусного и материального уровня. Но это в том случае, если обида направлена не только на других, но и на себя, в таком случае она стимулирует развитие личности. Так и страны, которые не лелеют свои обиды, не ищут внешних причин своего отставания, а ищут точки опоры для роста, способны выявлять для этой цели внутренние ресурсы, имеют больше шансов вступить в конструктивные взаимодействия с миром и преодолеть разрыв с передовыми странами. Пример успешных стран Юго-Восточной Азии является наглядным подтвержденим такого вывода.

Но самокритичный взгляд на себя и на индивидуальном, и на коллективном уровне встречается довольно редко, он может иметь место, только если человек и общество достигли определенного уровня развития и выработали способность к объективной самооценке. Это очень трудное достижение, и поэтому оно встречается не так часто. В большинстве случаев люди слишком поспешно обижаются на внешние факторы и условия, считают, что им не повезло. В этой связи я часто повторяю ироничные слова Владимира Вишневского: «Не повезло нам лишь с погодой, людьми, эпохой и страной». Можно постоянно жаловаться на среду, можно уехать из страны, но надо помнить, что нельзя уехать от себя. Проблемы есть всегда и везде, однако в любой стране можно достичь успеха, если ты концентрируешься не на своих обидах, а на устранении своих недостатков. Хочется напомнить очень хорошую, по сути, жизненную формулу, выведенную Михаилом Жванецким: «Надо каждый день пять минут думать о себе плохо. Это оздоравливает, как полчаса бега». Жванецкий советует нам, что необходим именно самокритичный взгляд, потому что, когда другие говорят о нас плохо, это совсем другое, как, впрочем, и когда мы направляем свои критические интенции на других, а не на себя. Жизнь устроена так, что для развития, как на индивидуальном так и на коллективном уровне, проблемы надо искать внутри себя, а не увлекаться абсолютизацией внешних негативных факторов.

Проблему с несправедливостью очень часто объясняют воздействием двух негативных сил: внутри общества коррумпированная власть, а вне общества мировое закулисье. Отрицать негативное влияние определенных внутренних и внешних сил нельзя, хотя я лично не верю в конспирологические концепции. По поводу теории внешнего заговора и его влияния на развитие страны есть ироничное высказывание Виктора Пелевина, которое, на мой взгляд, очень точно отражает реальную проблему всех отстающих стран. На вопрос о существовании антирусского заговора Пелевин ответил следующим образом: «Антирусский заговор, несомненно, существует, но проблема в том, что в нем участвует все взрослое население России». В данном случае нам следует прилагательное «антирусский» понимать как переменную, и она может быть заменена на прилагательные «антиказахский», «антикиргизский», «антиукраинский» — на любой другой этнический или национальный референт. В этом мире, наверное, нет народа, который был бы избавлен от конспирологического комплекса. Однако такая паранойя трудно верифицируема, но она и не нуждается в этом. При этом нельзя утверждать, что нет никакого заговора, вопрос в другом. Он заключается в том, что идея внешнего заговора для некоторых сообществ становится основной концепцией объяснения существующих проблем. Тем самым они лишают себя более объективного взгляда на самих себя и поэтому в дальнейшем живут в заблуждении. И, как правило, сообщество, считающее виновным в своих проблемах внешние силы, мало мотивировано для их устранения.

То же самое можно сказать о коррумпированной власти. О ее деструктивной роли написано не только множество эмоциональных, но и большое количество серьезных работ. Но, как и в случае с внешним заговором, коррупция при абсолютизации ее роли приводит к тому, что люди, ссылаясь на нее, легко оправдывают свои более фундаментальные недостатки, считая их только следствием воздействия на них этого зла. Большинство наших людей исходят из того, что если не будет коррупции и влияния враждебных внешних сил, то все у нас наладится и мы станем процветающим обществом. В данном случае мы видим классическую рационализацию, которая успешно оправдывает поведение многих людей за счет распространенной формулы «если». Длятого чтобы избежать такой абсолютизации негативной роли коррупции и внешнего заговора, я предлагаю гипотетический эксперимент в духе Джона Ролза. Как известно, он для обоснования своей теории справедливости прибегнул к гипотезе, которую называл «завесой неведения». Смысл такого теоретического допущения, предпринятого Ролзом, заключался в том, что он смоделировал ситуацию, когда люди были бы лишены всех своих знаний об обществе и о себе. И в этих условиях они были бы вынуждены устанавливать для себя новые моральные правила. Считая такой эвристический прием очень продуктивным, я предлагаю смоделировать ситуацию, которую можно применить и к установке, связанной с абсолютизацией роли коррупции и мирового заговора. Эта гипотеза также использует формулу «если», но при этом эта формула становится не оправданием, а способом формирования более объективного видения существующего положение дел. Такого более объективного видения мы можем достичь за счет того, что мы отвечаем на вопрос, что будет с нами, если завтра вдруг исчезнут коррумпированная власть и внешние силы, мешающие нашему развитию, мешающие формированию подлинно справедливого общества? Если мы будем объективными, то ответ будет следующим: «Общество и мир могут измениться, но вряд ли радикально». Так как исчезновение из нашей жизни двух зол, к сожалению, оказывается, не может автоматически вызвать взрыв трудового энтузиазма, привести к резкому повышению желания учиться и хорошо работать. Если мы будем честными, то должны признать, что наши проблемы всегда имеют прежде всего внутренние причины и лишь потом внешние. Поэтому если вдруг произойдет чудо, и в один день исчезнут как коррупционеры, так и внешние враги, то это не приведет к процветанию и к установлению торжества справедливости. А вместо них очень скоро опять появятся коррупционеры и внешние враги. Последних, как свидетельствует история, если они даже реально не появятся, мы успешно придумаем. Это не означает, что у нашего общества, как и у любого другого, нет внешних недругов и прямо враждебно настроенных против нас сил. Но когда мы для себя интерпретируем их роль в нашей жизни, то очень часто обнаруживаем склонность не только выявлять несуществующие враждебные силы, но и крайне преувеличивать их значение. Поэтому я считаю, не отрицая негативной роли коррупции и некоторых внешних сил, что основные причины наших проблем, в том числе порождающих несправедливость, лежат внутри нас. И теоретический эксперимент с допущением того, что будет с нами, если вдруг исчезнут коррупционеры и враждебные внешние силы, на мой взгляд, позволяет более честно и более широко посмотреть на наши проблемы и на наши недостатки.

Но для такого взгляда нам надо в себе культивировать более объективные установки, культивировать привычку к самокритичному анализу. Именно низкий уровень самокритичности общественного сознания я считаю проблемой, имеющей более негативные последствия для общества, чем материальные последствия коррупции. Из-за низкого уровня самокритичности наши люди очень часто склоны к самообману, к нежеланию видеть собственные недостатки. Известный историк и философ Робин Джордж Коллингвуд определял самообман общественного сознания как «коррупцию сознания» и считал ее более опасной для общества, чем традиционно понимаемые виды коррупции. Коррупция сознания более опасна по причине того, что порча общественного сознания невидима и плохо осознаваема, но ее последствия более деструктивны, так как на ее основе мы создаем и воспроизводим себя и наши институты.

— При всей сложности обеспечения справедливых отношений в истории человечества мы все же должны признать, что лучше это удается демократическим странам. В связи с данной проблемой как Вы оцениваете перспективы демократизации
казахстанского общества?

— Соглашусь с вами и повторю афоризм Уинстона Черчилля «Демократия — наихудшая форма правления, за исключением остальных», но вместе с тем следует помнить его предостережение, что путь к демократии долог и он должен быть обеспечен необходимыми предпосылками. Игнорирование объективных предпосылок, без которых демократия невозможна, к сожалению, распространенное явление в нашем обществе. Большинство наших людей считают, что построение демократии зависит от нашего желания или, вернее, желания власти. И поэтому они живут, с одной стороны, в уверенности, что установление демократии является следствием их выбора пути развития страны, но вместе с тем они также живут с установкой «мы ждем перемен», которая в свое время была выражена в известной песне Виктора Цоя. То есть большинство наших людей, желающих демократических перемен, ждут их от власти.

Но демократия — это такое состояние общества, которое не является результатом ни целенаправленного выбора народа, ни доброй воли власти. Демократия может сформироваться лишь при наличии в обществе определенных предпосылок, определенных условий. И важнейшими предпосылками демократии являются сложная политическая теория, гражданское общество и культура взаимопонимания и согласия. История не знает случаев возникновения устойчивой демократии при отсутствии данных предпосылок. Поэтому если мы желаем ответственно подходить к нашему будущему и связываем его, в том числе, с демократическим устройством, то нам следует не предаваться иллюзиям, а нужно выяснить, что позволит обеспечить реальное продвижение в сторону такого устройства нашего общества.

Для начала, чтобы обеспечить объективную диагностику нашего нынешнего общественно-политического состояния, мы должны взять чистый лист бумаги и разделить его линией. Затем на левой стороне написать список обязательных условий демократии, а на правой — список реально имеющихся у нас ресурсов для демократизации. После составления такого списка мы обнаружим, что на правой стороне нашего листа огорчительно недостаточно ресурсов для ускоренного достижения демократического состояния. Из трех базовых предпосылок демократии мы не имеем ни одну и, в лучшем случае, при очень сильном желании можем обнаружить какие-то их зачатки. Особенно прискорбная ситуация с развитием политической теории. У нас она просто отсутствует, и как следствие такой интеллектуальной ситуации — общественность в своем неведении принимают за нее поверхностную политическую публицистику.

При существующем уровне политической теории мы не в состоянии достичь рефлексии по поводу наших возможностей, не в состоянии понять, что надо менять, прежде всего, не политиков, а изменять наши политические, в целом, жизненные установки. А они не могут быть изменены через голосование или митинги. Для изменения нашего мышления и поведенческих установок требуется нечто гораздо большее, чем просто акт голосования и проведение митингов. Нам надо трезво осознавать, что человек не может чудесным образом преобразиться, лишь зайдя в кабину для выборов или через участие на митинге. И с избирательного участка, и с митинга домой возвращается тот же человек с тем же габитусом, сформированным у него всей его жизнью. Человек, конечно же, может пребывать в состоянии демократической эйфории и думать, что с этого дня он теперь будет последовательным демократом. Но, так как он социализировался, начиная с первичных институтов, в авторитарном обществе, то, как правило, ему будет крайне сложно и даже невозможно так быстро, так целенаправленно изменить свои установки и привычки.

Когда люди желают изменить политическое устройство, то не лишним будет вспомнить Платона, считавшего, что государство возникает на основе господствующих в обществе нравов. Джон Дьюи, внесший большой вклад в осмысление феномена демократии, также неоднократно подчеркивал, что государство является ассоциацией второго порядка по отношению к обществу, которое является первичной ассоциацией. Из такого объективного соотношения общества и государства Дьюи приходит к выводу, что без изменений основ общества невозможны глубокие и прочные изменения политических институтов. Дьюи неоднократно подчеркивал, что успех демократии зависит не от голосований и других явных публичных процедур, а от того, насколько демократические нормы проникли в повседневную жизнь. Предостерегая от преувеличения роли выборов для демократизации страны, он иронично отмечал, что в период электоральной кампании у среднего избирателя на основе предвыборных лозунгов может возникнуть временная уверенность в понимании всех важнейших вопросов общественного развития. Такие заблуждения и иллюзии по поводу демократизации, по мнению Дьюи, проистекают из-за ограниченности наших политических представлений, из-за непонимания, что демократия является не только сложной социально-политической проблемой, но и интеллектуальной. Однако те, кто у нас выступает за диверсификацию политической жизни, очень часто недооценивают эту сложность или, к сожалению, лишены понимания того, что политическая диверсификация невозможна без интеллектуальной и социальной диверсификации. История свидетельствует, что демократия, как самая сложная политическая организация общества, развивалась и утвердилась лишь в тех странах, где была длительная традиция развития сложных социально-политических концепций, длительная традиция формирования традиций демократического взаимодействия во всех сферах общества, а не только в политике.

Постсоветская реальность еще раз подтверждает, что во всех случаях, когда происходило упрощенное отрицание авторитарного государства, оно никуда не исчезало, а воспроизводилось на основе тех же представлений и нравов, на стороне которых перевес в данном обществе. Можно сказать, что упрощенная логика экспертного сообщества, оппозиционного авторитарному государству, является также одним из важнейших способов его закрепления в авторитарном состоянии.

По мнению известного шведского специалиста по модернизации и истории России Стефана Хэдлунда, именно склонность к радикализму способствовала тому, что российское общество при всех попытках модернизации «оставалось в тисках прошлого». Такие результаты не являются особенностью только России, поэтому вывод Хэдлунда можно экстраполировать на множество стран, где попытки упрощенной модернизации приводили к неизбежному воспроизводству того, что было, и прежде всего, авторитарного государства. Успешная модернизация, которая включает в себя и демократизацию, происходит за более длительный период и лишь при условии сильного иммунитета против редукционистской логики радикализма. А такой иммунитет вырабатывается только за счет достижения социокультурной системой необходимого уровня сложности. Ее отсутствие или недостаточная развитость делают общество и его членов уязвимыми перед соблазнами радикализма и даже повышенно склонными к нему.

Невозможность установления демократии через митинги или только через выборы, порой при отсутствии в обществе минимальных предпосылок к построению демократии были неоднократно продемонстрированы многими странами «третьей волны демократизации». Еще раз подтвердили эту истину и политические события последних десятилетий на постсоветском пространстве, а в последние годы и события, получившие обобщенное название «арабская весна». Ни одной из постсоветских и арабских стран, при отсутствии у них развитого гражданского общества и зрелой политической теории, при отсутствии сложной политической культуры, не удалось чудесным образом утвердить демократию.

В этих странах демократизация была невозможна, так как их народы получили «свободу от», но не имели знания и навыки для формирования позитивной свободы, которую Эрих Фромм определял как «свободу для». Эрих Фромм на обширном историческом материале продемонстрировал, что для утверждения свободы требуется не только освобождение от существующих ограничений, но, главным образом, наличие укорененных знаний и умений, позволяющих практиковать свободную жизнь. Во всех обществах, где они отсутствовали, неизбежно происходило и «бегство от свободы». Казахстанский писатель и режиссер Ермек Турсунов, практически в одиночку пытающийся компенсировать отсутствие моральной философии в нашем обществе, также приходит к печальному и неизбежному выводу, что мы не выдержали испытание свободой. Такой результат был неизбежным, так как нельзя создать свободное общество, не имея достаточного исторического опыта для его утверждения и воспроизводства.

История свидетельствует, что для достижения свободы требуются длительные и систематические инвестиции в сложные знания и умения, позволяющие практиковать свободу, а не просто декларировать свою приверженность к ней. Известный философ Петер Козловски, полемизируя с не менее известным социологом Ральфом Дарендорфом, считавшим, что «Все системы означают рабство», подчеркивал: «Порядок, основанный на свободе, немыслим и не может быть реализован без системного мышления». Но наши политические активисты игнорируют, если быть точнее, не понимают необходимость системного мышления, необходимость развития современной социально-полити­ческой теории. Они требуют свободу слова, не понимая, что для ее достижения вначале должно появиться слово, должна возникнуть мысль, а лишь затем достигается свобода мысли и слова. Последовательность в достижении свободы мысли и слова является именно такой и не может быть другой. А наши активисты хотят свободы слова при отсутствии самого слова. Под свободным словом и мыслью они понимают набор поверхностных стереотипов, и, к сожалению, у нас пока не просматриваются реальные возможности возникновения более эксплицитных представлений о демократии и свободе.

Как бы нам ни хотелось быстрее достичь свобод, которые мы связываем с либеральной демократией, мы должны помнить, что либеральная демократия — это исторически самый сложный политический порядок, и он не может существовать, не основываясь на сложном социокультурном фундаменте. Когда призывают к диверсификации политической системы, следует помнить, что ее невозможно обеспечить без диверсификации общественного сознания, без диверсификации первичных институтов общества. А диверсификация институтов может быть достигнута лишь на основе длительного развития сложных дискурсивных практик. Истории неизвестны исключения из этого социокультурного закона.

Массовые иллюзии по поводу возможностей быстрого построения демократии, характерные для наших людей, есть следствие крайне упрощенного состояния общественного сознания. Большинство наших сограждан под влиянием упрощенного общественного сознания видят социально-политические проблемы через черно-белые категории. Обладателям такого мышления все ясно, как персонажу советского анекдота, который расклеивал ночью листовки. Когда его задержали, выяснилось, что все листовки были чистыми, без каких-либо записей. На вопрос представителей органов: «Почему на листовках ничего не написано?» советский диссидент отвечает: «Зачем писать, ведь все и так ясно». И до сих пор наследникам советских диссидентов все слишком ясно. Им все ясно, так как они видят общество, власть и себя через очень упрощенные представления. Такой уровень оппозиционного сознания исторически неизбежен, и он одновременно является, наряду с неразвитостью гражданской солидарности, наиболее труднопреодолимым барьером на пути к демократизации общества.

— По Вашему мнению, мы должны ждать, когда в обществе сформируются необходимые предпосылки для демократии или все же мы должны более активными действиями способствовать ее становлению? Ведь нельзя научиться плавать, не практикуясь в плавании.

— Согласен, что, не плавая, нельзя научиться плавать. Но из этой истины не следует, что тем, кто хочет научиться плавать, надо начинать свои опыты в плавании с бурной реки или глубокого моря. Первые опыты в этом деле все же надо начинать с более безопасных вариантов плавания. Я уже приводил примеры, свидетельствующие, что всех неподготовленных пловцов, опрометчиво оказавшихся в неспокойных водах демократии, постигла неудача, и для некоторых последствия такого плавания были фатальными. Для понимания невозможности возникновения демократии при отсутствии ее базовых предпосылок я предлагаю рассмотреть данную проблему на основе метафоры здания. Любое здание, чтобы оно было прочным, должно иметь крепкий фундамент и устойчивые несущие конструкции. Для здания демократии такими конструкциями и ее фундаментом являются политическая теория, гражданская культура и способность граждан к самоорганизации. Игнорирование базовых предпосылок демократии означает стремление строить здание демократии без фундамента и основных несущих конструкций. Если мы стали рассматривать демократию на основе метафор, то нужно вспомнить и метафору образования, предложенную классиком демократической мысли Алексисом де Токвилем. Он уподоблял парламентскую демократию университетскому образованию, и для соответствия его требованиям, считал он, желающие должны, прежде всего, пройти курс начальной школы. А начальное образование в школе демократии люди получают в рамках повседневной жизни.

— Если даже согласиться с данными доводами, то нам надо развивать и поддерживать критическую мысль, а также иметь возможность для выражения несогласия с действиями власти через митинги и забастовки.

— Полностью согласен с вами, что критическая мысль и свобода слова — необходимые условия для современного развития. Но, на мой взгляд, нам следует, по совету Жака Дерриды, различать критические и клинические дискурсы. Первый из них отличает не только приверженность направленной вовне критической интенции, но и самокритичность, что позволяет обеспечивать более объективный взгляд как на окружающую реальность, так и на самих носителей критических взглядов. Главное же отличие клинического дискурса от критического — в его фатальной неспособности к рефлексии. Представителей такого дискурса отличает обостренное критическое отношение к другим при невозможности, хотя бы минимально, применять такое же отношение к себе. Мы, к сожалению, очень часто наблюдаем именно проявления не критического, а клинического дискурса.

Обнадеживает, что в последние годы в казахстанском обществе как среди «экспертов по определению реальности», так и в целом в обществе растет число тех, кого отличает уже более сложный и более объективный взгляд на мир и на самих себя. Вопрос в том, кто будет определять взгляды и настроения масс, — представители более объективных взглядов или носители упрощенных представлений.

Что же касается митингов и забастовок, то они могут быть одним из способов решения конкретных проблем, но не должны быть основными способами изменения политического устройства, и тем более общественной системы. Если мы рассмотрим историю митингов и других акций протеста, то можем убедиться, что их последствия, прежде всего, зависят от уровня развития общества. В более сложных обществах митинги и акции протеста не абсолютизируются, а являются одним из множества способов решения существующих проблем. В обществах, где не сформировались сложные представления и практики, митинги и акции протеста чаще всего становятся основным способом общественных изменений. Социологи, не разделяя слишком благодушные представления власти о существующем порядке, вместе с тем не разделяют и эйфорию по поводу революционных преобразований. Как правило, революционные порывы, выводящие массы на улицы, не приводят к решению системных проблем общества, так как они не могут быть решены таким способом. Общество изменяется, когда изменяются его члены, когда у них формируются другие социокультурные качества. А они изменяются не так быстро, как бы мы этого не желали. При сохранении основных социокультурных качеств все другие изменения не могут обеспечить желаемую трансформацию социальных институтов.