Автор: Оркен Динасилов
«Пока приоритетом акционеров остаётся прибыль, а не ценность — мы обречены быть страной третьего мира».
Людвиг Витгенштейн считается одним из основоположников аналитической философии. Его идеи легли в основу не только современной лингвистики и логики, но также оказали значительное влияние на когнитивные направления в социальных науках. Сегодня они настолько глубоко вплетены в ткань академического мышления и культурного дискурса, что воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Мы говорим и мыслим в категориях, предложенных Витгенштейном, зачастую даже не осознавая этого.
Если в ранний Витгенштейн предлагал рассматривать мир как совокупность фактов — сквозь призму логического пространства, то в поздний период он сосредоточился на языке и смыслах. Sprachspiel — языковая игра — ключевое понятие позднего Витгенштейна. Он использует его, чтобы показать, что язык — это не просто система знаков или средство описания мира, а практика, встроенная в действия и формы жизни. Смысл слова зависит от его применения в конкретной Sprachspiel.
Инвестиции, как и любая другая форма человеческой деятельности, являются частью этой языковой реальности. Инвестиционная практика — не просто технический процесс, а форма языковой игры. Именно это я и попытаюсь показать в данной статье, насколько позволят мои ограниченные способности и понимание идей философа. Признаюсь, это было не самой тривиальной задачей: видимо, это особенность немецкой школы — ни Кант, ни Шопенгауэр, ни Хайдеггер никогда не стремились к простоте изложения, а Витгенштейн писал так, что его можно читать и буквально, и между строк.
«Значение слова — это его употребление в языке».
— Людвиг Витгенштейн
Практически всё, что мы слышим и читаем об инвестициях — от TikTok и телеграм-каналов до рекламных буклетов финансовых организаций — представляет собой нарративы, сконструированные индустрией. Мы усвоили чужой язык, вовлеклись в чужую игру. Слова вроде «риск», «доходность», «инструменты», «стратегии» используются нами так, словно они обозначают объективную, неизменную реальность, а не являются частью живой, динамичной практики в контексте жизни конкретного человека.
Как уже было сказано выше, поздний Витгенштейн показывает: значение слова не существует вне контекста его использования. Мы не просто называем вещи — мы действуем в языке; язык — не средство описания, а пространство действия. Финансовая индустрия редуцирует этот контекст. Человеческая жизнь сводится к функции: «аппетит к риску», «горизонт инвестирования», «уровень дохода». Однако всё это — не просто параметры анкеты, а элементы реальной структуры, динамики жизни, в которой сплетаются цели, обстоятельства, темперамент и биография человека.
Вырывая эти элементы из контекста, индустрия превращает их в ярлыки — удобные, но лишённые подлинного смысла. Мы говорим: «сбалансированный портфель», «я принимаю риск», «я долгосрочный инвестор». Но чей это баланс — ваш или шаблонный? Что именно имеется в виду под риском? Для инвестиционного управляющего — это цифры в отчёте, волатильность на графике. Для вас — отсутствие денег на образование ребёнка в случае просадки портфеля? Долгосрочность — до первого кризиса или всё-таки до реализации личной цели в 2038 году? Предусматривает ли ваш портфель такие сценарии? Справитесь ли вы с эмоциями в таком «положении дел»?
Понимание фактов в контексте нейтрализует страх. Язык, не встроенный в жизнь, — это звук без смысла.
Поздний Витгенштейн требует осмысления, вовлечённости. Он призывает нас осознавать правила игры, в которой слово приобретает значение. Это требует усилий: способности различать, видеть связи и контексты. Образование в этом смысле — не просто нагромождение информации, а способность теоретизировать на основе понимания. Без этого инвестор остаётся не субъектом, а объектом воздействия чужого языка.
Модель, не учитывающая форму жизни, — это симуляция стратегии. Она может быть логически стройной, но онтологически ложной. Вспоминается случай, когда самоуверенный 33-летний человек заявил: «Мне больше не нужно учиться. Я давно разменял четвёртый десяток». Я тогда не стал спорить. Просто задумался: интересно, в каком возрасте он это «понял»? Возможно, лет в шесть-семь — в тот период, когда психика ребёнка (по Пиаже) начинает осознавать существование других людей. Видимо, этот момент он как-то пропустил.
Это не просто отказ от образования. Это отказ от языковой игры, в которой смысл требует усилий. Он больше не говорит в языке — он говорит в себе. Без контекста. Без проверки. Без формы жизни. По Витгенштейну — это Privatsprache, приватный язык, не поддающийся верификации, замкнутый в собственной голове и утверждающий лишь одно: «Я прав, потому что я прав». Он говорит сам с собой, для себя, в себе — и удивляется, почему его не понимают. Ничего. Жизнь объяснит. Понимание — это не идея. Это практика. А всякая практика требует готовности быть неправым.
Рынок — это ландшафт. Мы не можем на него влиять. Он не откликается на наши желания. Но мы можем выбрать, с чем и как в него войдём. Стратегия — это не прогноз, а маршрут. Она определяет темп, ритм и содержание нашего «багажа». Плохая стратегия — это карта, на которой нет наших собственных дорог.
Инвестиционная реальность — неэргодична. В ней результат зависит не только от правил, но и от индивидуальной траектории. В эргодической системе — скажем, в игре в орлянку — сто бросков одного игрока или по одному броску от ста игроков в среднем дадут одинаковый результат. В неэргодической системе сто инвесторов могут в один и тот же момент торговать на одном и том же рынке, и даже одной и той же бумагой, — и получить сто диаметрально разных результатов.
Это не сбой — это свойство системы. Каждое решение формирует новое положение дел. Поэтому порядок не может возникнуть извне, он может возникнуть только изнутри — через встраивание стратегии в контекст собственной жизни.
Если сто инвесторов покупают индекс и держат его, они получат одинаковый результат. Но если каждый из них соберёт свой портфель, тонко настроенный на цели, вписанный в собственную биографию, — они создадут свою игру. А это уже другой уровень сложности. Так неэргодическая система становится эргодической — через структуру, дисциплину и язык, в котором предусмотрена жизнь.
Запас прочности — это не просто про облигации и кэш. Это про язык, в котором предусмотрен человек — с его жизненными обязательствами и уязвимостями.
«Из того, что всем кажется, что это так, не следует, что это так и есть».
— Людвиг Витгенштейн
Когда реклама брокера говорит: «актив заработал +50, +100…% годовых», он использует язык продаж.
Не спешите реагировать. Подождите год-другой — и увидите, что стало с теми, кто купился на этот язык.
Структурные продукты, накопительное и инвестиционное страхование, IPO, автоследование, торговые роботы — всё это чаще приносит прибыль продавцам, но далеко не всегда — покупателям.
В этом месте у читателя может возникнуть возражение: а как же Уоррен Баффет? Питер Линч? Говард Маркс? Рэй Далио? Каждый день в TikTok кто-то выкладывает графики с красивыми кривыми, обгоняющими рынок.
В статистике есть понятие «статистическая погрешность» — результат, которого не должно быть, но иногда случается. Это исключения из правил — данные за пределами шести сигм. На фоне миллионов институциональных и частных инвесторов кто-то всегда будет на вершине. Просто потому, что кто-то должен.
Иногда это объясняется масштабом и ресурсами. Вспомните фонд Medallion покойного Джима Саймонса — команда из сотен PhD, из разных дисциплин, вооружённая одним из самых мощных вычислительных систем в истории.
Иногда — проницательностью (Баффет-Мангер, Линч). Но чаще — везением, которое снаружи выглядит как система, а внутри — серия удачных совпадений.
В TikTok? В большинстве случаев это банальные мошенники, их язык — ошибка выжившего. Случайные успехи, статистические отклонения и даже прямое мошенничество подаются под видом доказанных стратегий.
Да, мы видим великих инвесторов. Но все не могут быть великими. Миллионы сошли с дистанции. Баффет держит акции Coca-Cola +30 лет, его капитал позволяет пережить любые кризисы, а вам могут понадобиться деньги через 5 лет. Реальные стратегии нельзя строить на исключениях. Ошибку выжившего не видно внутри языковой игры. Но, она отлично маскирует язык продаж, под язык профессионализма. И если мы не умеем различать — мы становимся объектами манипуляций.
В мире, где система неэргодична, это не просто искажение. Это ошибка уровня мышления. Мы смотрим на исключения и принимаем их за правило. Мы игнорируем контекст — и выдаём частное за универсальное. Мы берём чей-то факт — и делаем из него вещь.
Недавно в сауне фитнес-центра я разговорился с бывшим топ-менеджером (на пенсии) одного из крупнейших финансовых холдингов Казахстана. Я аккуратно поинтересовался:
— Понимает ли руководство, что компания не работает в интересах клиента?
— Конечно. Любой бизнес работает в интересах акционеров.
— А кто ещё это осознаёт?
— До начальников подразделений — точно. Ниже — просто исполняют свои служебные обязанности.
— А фронт-офис, маркетинг?
— Их учат, что они идут помогать клиентам. И они в это свято верят.
Каждый день встречаю его в фитнес-центре; то в бассейне, то в спортзале, то в сауне. Ходит набыченный, еле здоровается в ответ. Видимо, переосмыслил наш разговор — слишком лично воспринял.
Так устроена игра: наверху — понимание, посередине — рутина, внизу — иллюзия.
И здесь возникает вопрос, что означает «действовать в интересах акционеров»? Делать это за счёт клиента или через создание ценности? Формально — это одно и то же: «Компания создала и продала продукт — получила прибыль». Но по содержанию — это принципиально разные вещи. Мир распадается на факты. Смыслы и ценности отличают крысу от ёжика.
«Границы моего языка — это границы моего мира».
— Людвиг Витгенштейн
Финансово-экономические вузы, особенно частные, часто тесно связаны с индустрией. Руководство, да и во многом ППС — обычно выходцы из финансовой индустрии, а не академической среды. Учебные курсы — партнёрские. Что получает студент? Не знание, а картину мира, где продукт — благо, рынок — возможности, а клиент — объект убеждения. Это не заговор. Это просто взгляд сбоку или с торца — как если бы цилиндр называли кругом или прямоугольником. Смотря с какой стороны посмотреть.
Язык формирует мышление. Мышление определяет выбор. А выбор — реальность.
В 2012 году в The New York Times управляющий директор Goldman Sachs, Грег Смит, опубликовал статью Why I Am Leaving Goldman Sachs. Он ушёл, потому что, по его словам, компания перестала заботиться об интересах клиентов — её интересовало лишь, как продать то, чего они не понимают.
Конфликт интересов — это не патология. Это языковая игра, в которой слово «помощь» давно означает «продажа».
Пару лет назад партия «Аманат» запустила кампанию по финансовому просвещению. Я пытался войти в число преподавателей. Даже отправлял свои презентации. Мне пообещали, и «продинамили». Зато на сцене выступали банкиры, страховщики, брокеры — те, кто зарабатывает на продаже продуктов, учили финансовой грамотности.
Это не заговор. Это ещё одна языковая игра, в которой слово «грамотность» означает лояльность, а не понимание.
Мы думаем словами. Наделяем их смыслами — и всё это происходит в одной голове. Возьмите слово «жизнь» или «семья». Наполните их смыслами и расставьте приоритеты — появится ясность. Мы сами себе создаем проблемы, наши смыслы и приоритеты разрозненны, в каждом из них мы существуем обособленно, поэтому и разрываемся между вещами, потому что не создали факта. Хотим быть везде, но оказываемся нигде.
Инвестиции — это тоже вещь. Встроенные в жизнь, они становятся фактом. Вполне возможно, что час который мы тратим на игру в прятки со своим ребенком или проведенный в заботе о любимом человеке, окажется кратно дороже, чем «тысячи долларов/час» проведенных за активной торговлей в терминале у монитора.
Именно об этом личный финансовый план — клей, соединяющий все части жизни.
Поздний Витгенштейн не давал нам готовых ответов — он предложил нам инструменты мышления. Если стратегия не встроена в форму жизни, это не стратегия, а имитация.
Инвестиции — это больше не про цифры, а про язык, в котором мы выражаем себя; контекст, в котором понимаем свои возможности и ограничения. Финансовая свобода — это не графики на экране. Это способность отличать свою игру от чужой, реальность — от иллюзии. А запас прочности — это не про осторожность. Это форма честности с собой.
Если мы не различаем, скажем, язык продаж и язык реальных решений, мы уже живём в чужой игре. А там, где нет собственной языковой практики, нет и собственной жизни. Универсальных языковых игр не существует. Но мы можем создать свой язык — в контексте собственной жизни, собственных приоритетов, собственной идентичности. И самое важное: этот язык никто за нас не создаст. Его нельзя купить, перенять или подсмотреть. Если мы его не создадим, мы будем жить чужими играми, служить чужим целям, думать чужими мыслями — и станем объектами чужой манипуляции.
И здесь, на мой взгляд «завис» Хайдеггер, когда влюбился в Гитлера. Всё его учение, от первого до последнего слова — глубоко, но похоже он спутал своё Dasein c das Man, и прожил свою жизнь в чужой языковой игре — языке пропаганды, так и не покаявшись. И если могли ошибаться такие великие мыслители как Хайдеггер, то кто мы такие, чтобы не сомневаться в том, что думаем правильно?
Управляйте жизнью и личными финансами осознанно.
Сила — в знании.