1.1. Проблема типологии обществ
За свою историю человечество выработало различные способы типизации своих взаимодействий. Наиболее масштабные типизации такого рода принято называть общественными системами. Идентификация той или иной общественной системы и выявление ее отличий от других систем волновали еще социальных мыслителей древности. Первым систематизированно рассмотрел различия между общественными устройствами Аристотель, обосновывая свой интерес, прежде всего, практическими соображениями по созданию наиболее оптимального общества [Аристотель 2006].
Социологию с момента ее возникновения также характеризовало стремление не только быть наукой о социальной системе, но и выявлять различия между типами социальных систем. Основатель социологии Огюст Конт считал, что человечество в своем развитии проходит через три состояния, определяемых доминирующим типом мышления: теологическим, метафизическим и позитивным. Теологическое мышление, по его мнению, является основой теологического, или военного, общества, на основе позитивного, по Конту, возникает индустриальное общество, а метафизическому мышлению соответствует промежуточный тип общественной системы [Конт 2003]. Герберт Спенсер свою типологию строил исходя из уровня дифференциации институтов и способов их взаимодействия [Спенсер 1997]. Впоследствии, на мой взгляд, наиболее существенный вклад в типологию общественных систем внесли Эмиль Дюркгейм, Фердинанд Тённис, Толкот Парсонс, Шмоэль Эйзенштадт, Энтони Гидденс, Никлас Луман [Дюркгейм 1991], [Тённис 2002], [Parsons 1966], [Парсонс 1998], [Эйзенштадт 1999], [Гидденс 2011], [Луман 2006].
В современную эпоху различия между типами обществ волнуют не только узкий круг интеллектуалов. Во многих странах широкие массы вынуждены задаваться вопросом, почему их страны отстают от более развитых стран. Сегодня, когда изолированная от мира жизнь уже фактически невозможна и когда обнаруживаются поражающие воображение разрывы в уровнях развития между различными общественными системами и цивилизациями, вопрос Бернарда Льюиса «Что не так?» стали повторять во многих странах мира [Льюис 2003]. Для широких масс наиболее значимыми являются экономические проблемы, интеллектуальные же круги стран «второго» и «третьего» мира задаются вопросами о возможностях или модернизации своих обществ, или нахождения альтернативы парадигме развития ведущих стран.
В отличие от других периодов истории проблема развития в современном мире неизбежно связана с проблемой соотношения модернизации и традиции. Как отмечал известный специалист по трансформации социокультурных систем Шмоэль Эйзенштадт, модернизация и стремление к современности стали всеобъемлющими и всепроникающими особенностями нынешней исторической эпохи [Eisenstadt 1973]. Но большинство стран не в состоянии преодолеть гравитацию традиционных институтов и поэтому вынуждены постоянно сочетать попытки модернизации с одновременным сохранением господства традиционных ценностей и символов.
Современная эпоха заставляет испытывать нужду в модернизации, прежде всего, по социально-экономическим причинам. Необходимость в экономических достижениях и в объяснениях, почему они недоступны для большинства стран, порождает множество дискуссий и концепций. При всей широте их диапазона среди них превалируют различные вариации технологического видения модернизации, а также и различные версии экономического и географического детерминизма. В отстающих странах все более популярными становятся конспирологические концепции. Каждая из этих концепций обладает если не эвристической, то, по меньшей мере, психологической функцией, тем самым позволяя по-своему объяснить сложный современный мир.
Но все эти концепции, во-первых, в своей основе однофакторные, а во-вторых, основаны на отождествлении общественной системы с определенным внешним признаком и в результате являются denomination ab extrinsecus, то есть определением объекта исследования через внешние признаки.
Но в истории социокультурной мысли были и есть более эвристичные концепции, восходящие к Огюсту Конту и Герберту Спенсеру и в дальнейшем развитые Эмилем Дюркгеймом, Максом Вебером, Фердинандом Тённисом и Толкотом Парсонсом. При всех особенностях концепций данных классиков социологии их объединяет структурный подход к исследованию общественных систем. Структурный подход к анализу общества также можно определить как морфологический, в силу того, что он ориентирован на выявление устойчивых форм организации социокультурной жизни. Представители структурного подхода в определенной степени абстрагируются от многих временных и территориальных особенностей конкретных общественных образований, но при этом такая абстракция позволяет увидеть устойчивые элементы и отношения, характерные для различных типов общественных систем.
В мире существует множество стран, каждая из которых обладает своими особенностями, а если учитывать сообщества прошлого, то тогда мы имеем дело с еще большим разнообразием общественных структур. Но, несмотря на такое многообразие отдельных сообществ, мы все-таки можем выделить некоторые типовые признаки и на их основе общественные макротипы. В этом вопросе трудно не согласиться с Никласом Луманом. Признавая все историческое богатство и эмпирическое разнообразие общественных систем, он считал неоспоримым фактом существование определенных типовых различий [Луман 2006: 23].
В истории социологической мысли выделяли различные типы общественных систем: архаические, сегментарные, традиционные, индустриальные, современные. Некогда, особенно в странах социализма, была очень популярна формационная теория Карла Маркса. Его трактовка капитализма и сейчас в той или иной степени оказывает влияние на современных представителей социологии и социальной философии. Несмотря на появление множества других концептов общественного развития в целом понятие «капитализм» все еще сохраняет свое значение в современном социально-политическом дискурсе [Есть ли будущее у капитализма? 2015]. Феномен капитализма все еще порождает эмоционально насыщенные споры, в которых идеологическое преобладает над научной объективностью. Как отмечал Питер Бергер в своих «Пятидесяти тезисах о капитализме», эту сферу буквально лихорадит от пророческого пафоса, как левых, так и правых [Бергер 1994]. При анализе капитализма левые, как правило, придерживаются апокалиптического сценария и видят решение проблем лишь в замене этой общественной структуры различными коллективистскими версиями социума. Правые же склонны к слишком позитивной интерпретации проблем, присущих капитализму. Будучи приверженцами эссенциалистских воззрений, пророчески настроенные мыслители оказываются неизбежно склонными к однозначным редукционистским выводам. На распространенность редукционистских подходов, связанных с анализом капитализма, в свое время обращали внимание Фернан Бродель и Энтони Гидденс, исследователи, практикующие комплексный подход к изучению общества, и в частности капитализма. Бродель на основе обширного исторического материала предостерегал от поспешного отождествления капитализма и рынка, а также капитализма и индустриального общества. По мнению великого историка, капитализм не сводится ни к рынку, ни к индустриальному обществу. По сравнению с рыночным хозяйством капитализм выступает как более поздний и более сложный социальный феномен, а по отношению к индустриальной системе капитализм может быть охарактеризован как исторически более раннее общество [Бродель 2006: 229-238]. Гидденс также рекомендует избегать редукционизма, связанного со стремлением рассматривать индустриализм как подвид капитализма или капитализм как подвид индустриального общества. По мнению Гидденса, индустриальная система и капитализм — это два различных институциональных блока современности. Капитализм, по его мнению, связан с организацией обмена и принципами производства, а индустриализм — с его технологическими аспектами [Гидденс 2011: 177–178].
Одной из самых популярных концепций современного общества является теория «индустриального общества». При всех различиях отдельных представителей данной концепции их объединяет общая трактовка промышленности как института, определяющего деятельность всех остальных. На мой взгляд, такой подход является крайне редукционистским, и в дальнейшем я более подробно проанализирую причины и последствия такой логики. А пока лишь отмечу, что концепции, определяющие современность через примат промышленности, не могут объяснить, почему промышленность в одних обществах имеет возможность для интенсивного развития, а в других, несмотря на регулярные усилия, остается слаборазвитой.
Ряд авторов определяет индустриальное общество как единую промышленную систему, независимо от того, является ли страна капиталистической или социалистической [Aron 1967], [Гэлбрейт 2004], [Тоффлер 2004]. По их мнению, принцип организации индустриального производства более универсален, нежели социально-политические различия индустриальных стран. Но следует отметить более дифференцированное видение специфик двух версий индустриального общества, присущего Раймону Арону. Отмечая общие признаки индустриализма, он считал, что не менее важны и различия между капиталистическими и социалистическими странами [Aron 1967: 84]. Однако, на мой взгляд, различия между капитализмом и социализмом определялись главным образом не особенностями политических режимов, а структурой их институтов. В первом случае соотношения институтов общества определяются полицентрической структурой, а во втором — иерархической. Основополагающая роль институциональной структуры, определяющей различия между капитализмом и социализмом, оказалась более значимой, чем влияние технологий и ряда производственных принципов, которые действительно во многом совпадали как в капиталистических, так и в социалистических странах. В дальнейшем при рассмотрении различных аспектов современного общества, а также советской системы я конкретизирую тезис о конститутивных различиях между капиталистическими и социалистическими странами. Пока же можно указать на два очень масштабных отличительных признака, которые позволяют концентрированно увидеть базовые характеристики двух систем. Так, система капиталистического типа регулярно порождает кризисы перепроизводства, а систему социалистического типа отличает встроенный в нее хронический дефицит. Известный венгерский специалист Янош Корнаи считает дефицит родовой чертой социализма [Корнаи 1990]. Следует добавить, что страны социализма преследовал дефицит не только материальных продуктов, но также идей и концепций, особенно в сфере социогуманитарного знания.
Две общественные системы различаются способностью к адаптации, а также устойчивостью перед кризисами. Страны капитализма за свою историю пережили несколько масштабных кризисов, включая Великую депрессию. Эти кризисы не привели к краху капитализма, напротив, после них наблюдалась способность этой системы выходить на следующий уровень развития. При этом капитализм демонстрировал не только экономическую адаптивность, но и в целом социокультурную. Страны социализма по историческим меркам за очень короткий срок не только исчерпали свои экономические возможности, но и впали в глубокий социокультурный кризис. А масштабный кризис 80–90-х годов ХХ века, охвативший социалистическую систему, завершился ее крахом. Из этого можно сделать вывод, что при определенном совпадении производственных принципов и технологических параметров капитализма и социализма в целом иерархическая институциональная структура стран социализма оказалась неадекватной задаче модернизации. Из-за несовместимых противоречий между модернизацией и сохранением иерархической структуры институтов система социализма оказалась разбалансированной и сошла с исторической сцены. Оставшиеся социалистические страны или уже фактически встали на путь радикальных рыночных реформ, как КНР и Вьетнам, или пытаются реформироваться, как Куба. Исключение составляет лишь КНДР, все еще сохраняющая приверженность жесткой тоталитарной версии социализма. За такую приверженность тоталитаризму этой стране приходится расплачиваться тяжелейшим социально-экономическим положением.
В последнее десятилетие ХХ века стали популярными различные концепции постиндустриального общества [Rostow 1990], [Белл 1999], [Тоффлер 2004]. Несмотря на определенные различия между этими концепциями, в целом их объединяет технологическое понимание общественных трансформаций. Также даным концепциям не хватает позитивных аргументов в пользу становления нового типа общества, и поэтому приходится использовать понятие «пост», которое неизбежно больше отсылает к предшествующему состоянию, нежели к тому, что появилось или формируется взамен прежнего.
В отношении дискуссии по поводу индустриального и постиндустриального, современного и постсовременного мне представляются более обоснованными аргументы Энтони Гидденса, Зигмунта Баумана, считающих, что человечество пока не вступило в постсовременный период развития, а переживает радикализацию современности [Гидденс 2011], [Бауман 2008].
В целом, как уже отмечалось, при обосновании типологий общественных систем преобладают редукционистские подходы, основывающиеся на абсолютизации одного фактора. В зависимости от своих концептуальных установок, авторы, занимающиеся обоснованием различий общественных систем, чаще всего выделяют экономические или технологические факторы как основополагающие для возникновения и изменения той или иной общественной системы. Однако такие однофакторные концепции неадекватны для объяснения общественных систем из-за узости не только теоретических подходов, но и логики, которая не учитывает собственно социальные аспекты общественных систем. Рассматривать социальные аспекты — означает объяснять общество с точки зрения его структурных основ, то есть, как отмечал Толкот Парсонс, через призму социетальных норм [Парсонс 2002]. Шмоэль Эйзенштадт подчеркивает, что отличие специфики социологического подхода от философских и идеологических учений заключается в рассмотрении устройства общества. Центром внимания такого подхода является анализ условий и механизмов, обеспечивающих социальный порядок. По мнению Эйзенштадта, хотя долгое время социологи были склонны видеть проблему социального порядка в традициях гоббсовских категорий, тем не менее постепенно фокус социологического анализа переместился в институциональную сферу, то есть в сферу, как он считает, определяющую устройство обществ [Эйзенштадт 1999].
Являясь приверженцем институционального подхода, я также считаю институты первичным аспектом общества. Институты придают обществу стабильность, они не только определяют основные способы взаимодействий социальных деятелей, но и собственно производят самих этих деятелей. Исходя из таких представлений, я определяю институты как исторически сформированные способы устойчивого коллективного взаимодействия людей. Благодаря интернализации социальными деятелями институциональных когниций и основанных на них нормативных экспектаций формируются коллективные предрасположенности действовать определенным образом. В конечном счете, в процессе длительных практик происходит социализация членов института, тем самым формируются типы деятелей, соответствующих его требованиям, или, выражаясь в духе концепции Питера Бергера и Томаса Лукмана, длительная типизация действий порождает типизированных деятелей, которые в свою очередь являются условием эффективного воспроизводства типизированных действий [Есенгараев 2003a], [Есенгараев 2003b].
Одна из важнейших предпосылок и одновременно один из результатов институционализации общества — формирование идентичности членов института, являющейся конгруэнтной его нормам. Идентичность я определяю как относительно устойчивый результат процессов, связанных с достижением определенного уровня когерентности идентификаций социальных деятелей, позволяющих им более или менее непротиворечиво определять себя и свою принадлежность к сообществам и тем самым иметь возможность отвечать на вопросы: «кто я?» и «кто мы?».
Идентичность членов института, с одной стороны, определяется институциональными когнициями и нормативными экспектациями, а с другой — является одним из важнейших условий эффективного воспроизводства институциональных норм. Именно появление деятелей, чья идентичность обязывает их быть преданными определенным институтам, позволяет последним обрести необходимую устойчивость и эффективность. Идентичности в своей основе, как правило, не могут быть результатом выбора отдельного человека или социальной группы, а являются определенным итогом возможностей структурирования уже имеющихся в данном социокультурном контексте идентификаций. При этом индивиды и социальные группы в большинстве случаев привержены идентификациям, доминирующим в том или ином обществе. В отличие от доминирующих в обществе идентификаций, альтернативные им идентификации не имеют должного когнитивного подкрепления, а также легитимности. В результате, социальные деятели под воздействием массивов когниций, имеющих принудительный характер, как правило, обнаруживают склонность идентифицировать себя с теми атрибутами и объектами, которые в данном обществе являются наиболее легитимными [Есенгараев 2002].
Институты обретают свое конкретное значение как элементы определенной институциональной структуры. Именно институциональная структура, а не отдельные институты определяют тип общества. Исходя из конститутивной роли институциональных структур, я выделяю на их основе два макротипа общества: иерархический и полицентрический [Есенгараев 2014]. Первый макротип общественных систем, который я определяю как иерархический, получил наибольшее распространение в истории. Страны, относящиеся к такому типу общества, преобладают и в современную эпоху. По причине того, что такие общества исторически предшествовали современным и их воспроизводство в течение длительного времени определялось стремлением к поддержанию существующих институциональных структур, я также буду определять иерархические системы как традиционные.
Общественная система полицентрического типа является исторически более поздним феноменом, возникшим как следствие модернизации. Поэтому я буду определять общественные системы полицентрического типа так же, как современные. Выделяемые типы общественных систем есть результат абстрагирования от конкретных особенностей множества исторических образований в прошлом и настоящем. В каждом отдельном обществе можно найти институты и отношения, которые в той или иной степени противоречат базовым структурным свойствам, определяющим отнесение конкретного общества к тому или иному типу. Но на уровне макроструктурных характеристик обществ мы можем эмпирически очень убедительно выявлять наличие двух основных структурных образований: иерархического и полицентрического.
Первому типу общественной системы при всех цивилизационных особенностях и специфике отдельных стран присуще доминирование двух институтов — власти и религии. В современный период в общественных системах данного типа религию в ряде случаев замещает идеология. Отношения между институтами в данной системе носят иерархический характер, приводящий к тому, что все остальные институты занимают подчиненные позиции по отношению к двум господствующим.
Второй макротип общественной системы отличает плюралистический характер отношений между институтами и отсутствие господствующего центра. Такой тип отношений между институтами характерен для всех обществ данного макротипа несмотря на присущие им цивилизационные и страновые различия.
В истории социологии два макротипа общественных систем выделяли Герберт Спенсер, Эмиль Дюркгейм, Фердинанд Тённис, Шмоэль Эйзенштадт. Каждый из классиков социологии внес свой вклад в обоснование двух основных типов общественных систем. С развитием теоретических возможностей социологии возрастал и уровень эксплицитности концепций по типологии обществ. Уровень конретизированности концепции общественных макротипов Эйзенштадта является выражением уровня развития социокультурной теории. Эйзенштадт, признавая множественность вариаций общественных систем, считает, что существуют два макротипа: плюралистический, или освобожденный, и монистический, или совмещающий. В плюралистических обществах, по его мнению, имеет место автономия институтов, существует множественность культурных моделей, элиты придерживаются позиций, которые являются плюралистическими и открытыми. Также данный тип общества отличает ориентированность на будущее, концепция необратимого времени, а не циклического. В традиционных обществах наблюдается устойчивая тенденция к формированию многочисленных тщательно разработанных систем ранговых иерархий. В таких обществах не возникают или слабы предпосылки формирования общностей, которые обладали бы сознанием общенациональной идентичности. Вместо этого наблюдается наличие многих мелких территориальных, профессиональных и других локальных групп, стремящихся к воспроизводству закрытых статусов [Эйзенштадт 1999: 114–115].
Конститутивная роль институциональной структуры для общества подтверждается и двумя масштабными историческими событиями, повлекшими за собой радикальную смену политических режимов и форм собственности, — Октябрьской революцией и распадом СССР. Эти масштабные события привели к радикальным изменениям в политической системе и социально-экономических отношениях. В результате таких перемен у абсолютного большинства членов общества изменились социальные статусы и общественные взгляды. Но, несмотря на столь кардинальные политические и социально-экономические изменения, советское общество было, а большинство постсоветских в своей основе остается иерархическим.
После 1917 года в Советском Союзе, несмотря на модернизаторские цели советской власти, способствовавшие определенному развитию современных тенденций в общественном развитии, степень иерархии институтов по сравнению с дореволюционным периодом еще более усилилась. Если мы рассмотрим институциональную структуру после распада СССР, то в ней также произошли очень существенные изменения, в том числе и расширение плюралистических тенденций, однако они, в целом, не привели к формированию полицентрической структуры институтов. В результате, в обоих случаях, несмотря на масштабные изменения в обществе, его институциональная структура осталась иерархической, что в первом случае привело к неудаче советской модернизации, а во втором — к сохранению в большинстве постсоветских стран доминирования традиционно-иерархических норм.
Различия общественных систем в социологической традиции определяются уровнем дифференциации институтов. Начиная с Герберта Спенсера, в социологии специфику общественных систем стали рассматривать на основе степени их дифференциации [Спенсер 1997]. В дальнейшем эта традиция была продолжена, прежде всего, Эмилем Дюркгеймом и Толкотом Парсонсом [Дюркгейм 1991], [Парсонс 2000: 699–721]. Классик современной социологии Никлас Луман подчеркивал, что дифференциация является основной проблемой социологии [Луман 2006: 7]. Особенность социологических концепций по данной проблеме также заключается в том, что уровень дифференциации институтов рассматривается в соотношении со степенью сложности социокультурной системы. Взаимосвязь между дифференциацией и диверсификацией носит круговой характер. Чем выше уровень институциональной дифференциации, тем больше требуется сложных социокультурных предпосылок, и напротив — чем выше уровень диверсификации общества, тем больше возможностей для дифференциации институтов. Дифференциация и диверсификация — это обязательные взаимодополняющие процессы. Одно невозможно без другого. История свидетельствует, что дифференциация институтов затрудняется или блокируется при недостаточности уровня сложности наработанных обществом социокультурных предпосылок. Также затруднения или блокирование процесса дифференциации институтов негативно сказывались на возможностях дальнейшего усложнения социокультурной системы. Данный вывод находит свое эмпирическое подтверждение в разделе данной книги, где рассматривается история советского общества.
Одним из конститутивных факторов формирования социокультурного порядка является способ стратификации. История не знает обществ без стратификации, или, говоря словами Никласа Лумана, без асимметрии. Один из крупнейших историков исоциологов ХХ столетия Фернан Бродель определял стратификацию как основной социальный закон [Бродель 2006:481]. Именно от выстраивания иерархии социальных групп, от определяющих ее приоритетов, от соотношения степени открытости изакрытости способов стратификации во многом зависят особенности того или иного социокультурного порядка и возможности его развития. В традиционных обществах стратификация основывается на аскриптивных определениях и тяготеет к закрытости. Стратификация современных обществ более открытая, хотя в ней и сохраняется определенное влияние аскриптивных установлений, но,тем не менее, на первый план выходит формирование статусов на основе критериев достижительности.
Каждый общественный тип также формирует тот или иной уровень солидарности между различными социальными группами и регионами. Существующий в развитых странах тип социальной солидарности с преобладанием центростремительных общенациональных тенденций возник относительно недавно, и до сих пор преобладающим типом солидарности во многих странах являются узкогрупповые и региональные приверженности. В этих обществах пока не сложилась солидарность на основе общенациональной идентичности и, соответственно, отсутствуют необходимые возможности для формирования устойчивых централизованных государств, которые поддерживались бы не только политическими усилиями, но и, прежде всего, приверженностью масс к одной национальной общности и ее государственному оформлению. Исторический опыт свидетельствует, что централизация оказывалась прочной и долговременной, когда политическая воля по ее выстраиванию подкреплялась солидарностью общенационального масштаба.
Типология общественных систем в моей работе будет основываться на теоретических представлениях, сформированных в рамках конструктивистской парадигмы. Конструктивизм представляет собой междисциплинарный феномен [Абельс 2001], [Герген 2016]. Среди представителей данного течения наибольшее влияние на формирование моих взглядов, а также на выводы в рамках данной книги оказали: Уильям Джеймс [Джеймс 1997], Джордж Мид [Мид 2009], Альфред Шюц [Шюц 2003], Питер Бергер, Томас Лукман [Бергер, Лукман 1995], Гарольд Гарфинкель [Гарфинкель 2007], Ирвинг Гофман [Гофман 2000], [Гофман 2003], [Гофман 2004], Мишель Фуко [Фуко 1977], [Фуко 1997], Жиль Делез [Делез 1999], [Делез 2004], [Делез 2016], [Пьер Бурдье 2001], [Бурдье 2006], Энтони Гидденс [Гидденс 2003], Арон Сикурел [Cicourel 1974], [Cicourel 1981], Карин Кнорр-Цетина [Knorr-Cetina 1981], [Knorr-Cetina 1997], Грегори Бейтсон [Бейтсон 2005], Никлас Луман [Луман 2006], [Луман 2007], [Луман 2009], [Луман 2012], Ричард Рорти [Рорти 1996], [Рорти 1997], Юрген Хабермас [Хабермас 2000], Московичи [Moscovici 2000], Рош [Rosch 1975], Лакофф [Лакофф, Джонсон 2004], [Лакофф 2011], Джудит Батлер [Батлер 2000], [Батлер 2002], Люк Болтански, Лоран Тевено [Болтански, Тевено 2013], Джон Ло [Ло 2015].
Конструктивизм я рассматриваю как теоретическое направление, которое основано на следующих постулатах. Прежде всего, в рамках конструктивизма социокультурная реальность и человек определяются не как некие вневременные сущности, а как исторические конструкты, формируемые на основе социокультурных когниций. Конструктивизм является результатом эпистемологических сдвигов, которые происходили в ХХ веке, особенно во второй его половине. Важнейшими интеллектуальными предпосылками конструктивизма послужили процессы и феномены, обобщенно определяемые как «лингвистический поворот», реляционизм и интерпретативная парадигма. На современное состояние конструктивизма очень большое влияние оказала когнитивная революция 60–80 гг. ХХ века. Когнитивная революция происходила в тесной связи с идеями структурного мышления и конструктивизма. Можно сказать, что эти направления и стоящие за ними идеи взаимодополняемы и имеют общие эпистемологические предпосылки.
Общество с точки зрения когнитивизма является феноменом, который основан на массивах социокультурных когниций и воспроизводится на основе знаний. Общество является когнитивным феноменом в том смысле, что его члены и институты возникают, воспроизводятся, а также реорганизуются на основе определенных представлений и интерпретаций. В своей работе я также буду стремиться к эмпирическому подтверждению тезиса о зависимости устойчивости, интенсивности тех или иных отношений в обществе и эффективности его институтов от степени эксплицитности социокультурных знаний. В свою очередь, эксплицитные знания опираются на массивы имплицитных предпосылок, образующих для первых необходимый культурный контекст. Массивы знаний, образующих культурный контекст, являются базовым резервуаром значений для специальных концепций, а также основой их легитимности.
В данной книге я привожу теоретические и эмпирические аргументы, позволяющие подтвердить, что содержание и структура институтов решающим образом зависят от типа и содержания социокультурных когниций. При недостаточном уровне обеспеченности социокультурными когнициями стремление членов того или иного общества создавать новые институты завершается не созданием целостных образований с устойчивыми и эффективными типизациями социальных отношений и деятелей, а появлением лишь их фрагментов. Вся история человечества и особенно история модернизации свидетельствуют, что новые институты возникали лишь при определенных когнитивных предпосылках, а их отсутствие или недостаточность оказывались фактически непреодолимым барьером для современного развития общества. В своей работе я также исхожу из тезиса, что отсутствие или недостаток социокультурных когниций, необходимых для формирования институтов, невозможно компенсировать за счет других ресурсов. Концентрированно и устойчиво эта социологическая истина подтвердилась в процессе исторического феномена, который получил определение как «модернизация». В своей работе я привожу совокупность фактов, позволяющих, на мой взгляд, убедительно подтвердить значение социокультурных когниций для решения проблемы модернизации. Анализ когнитивных ресурсов позволяет увидеть, что стремление отстающих стран догнать ведущие, создать социальные институты, аналогичные существующим в ведущих странах, как правило, завершалось неудачей или частичным решением проблемы, прежде всего, из-за отсутствия или недостаточности необходимых социокультурных когниций.
С позиций когнитивизма социокультурные знания не являются отражением какой-то социокультурной реальности, которая существует независимо от них. По мнению когнитивистов, такой реальности нет, так как любая социокультурная реальность является продуктом истории, возникшей на основе бесчисленных отношений и взаимодействий, в свою очередь оформленных и наполненных значениями, ценностями на основе определенных идей и представлений. Определение общества как когнитивного феномена для носителей традиционного сознания, считающих реальность чем-то объективным и материальным, кажется проявлением модного постмодернизма, который, по их мнению, является интеллектуальной игрой в знаки, далекой от самой реальности. Однако все попытки найти такую реальность, найти ее неизменную «сущность» завершились неудачей. Хотя, конечно, эмпирические доводы когнитивистов мало что значат для ортодоксальных реалистов, так как в рамках своей эпистемологии и преобладающего в их среде «здравого смысла» они всегда найдут необходимые контраргументы. И пока эпистема реализма остается прочной, ее сторонники и дальше могут оставаться в рамках своих представлений, хотя они фактически являются рационализацией веры в существование объективной социальной реальности, независимой от человеческого знания.
Но мы не знаем о существовании какой-либо социокультурной реальности, которая не была бы порождена той или иной разновидностью социокультурных когниций. То, что мы знаем об обществе, независимо от того, считают ли его объективной реальностью или историческим конструктом, возникающим на основе социокультурных когниций, является результатом той или иной версии социокультурных знаний.
Признание общества как исторического конструкта, созданного на основе той или иной системы социокультурных когниций, не означает, что люди имеют возможность произвольно создавать как представления об обществе, так и на их основе желаемые общественные отношения. Социокультурные когниции и создаваемые на их основе отношения являются результатами тех возможностей, которыми располагает то или иное общество на том или ином этапе своего развития. Как свидетельствует история, произвольное и целерациональное воздействие на структуру и содержание социокультурных когниций невозможно. Формирование и трансформация социокультурных когниций являются результатом больше непреднамеренных действий, чем преднамеренных. Массивы социокультурных когниций, которыми располагает любое общество, являются слишком масштабными и сложными для их целенаправленных производства и селекции.
Содержание когнитивных ресурсов общества во многом зависит от того, какие концепты могут занять в нем господствующее положение и оформиться в доминирующую парадигму. Формирование такой парадигмы, структурирующей процессы генерирования и развития социокультурных когниций в определенном обществе, также является не следствием выбора, а результатом его интеллектуальных возможностей. Когнитивная ситуация в большинстве развивающихся стран, на мой взгляд, является эмпирическим подтверждением данного вывода. В этих странах устойчиво наблюдается дефицит современных социокультурных когниций по причине неразвитости интеллектуальных предпосылок, позволяющих генерировать их в необходимых масштабах. Процессы на постсоветском пространстве за последние десятилетия также подтверждают вывод о зависимости модернизации от способности общества вырабатывать и развивать современные социокультурные когниции. Постсоветские страны в большинстве своем еще раз подтвердили, что утверждение парадигмы современности зависит не от выбора, а от того, достигло ли общество в процессе своего исторического развития необходимого уровня сложности социокультурных знаний и основанных на них практик.
Концепции и практики, повлиявшие на формирование парадигмы модернизации, характеризуются несравненно более сложным уровнем, чем традиционные социокультурные концепции и практики, свойственные большинству постсоветских стран.
При отсутствии необходимого уровня социокультурной сложности общество, ставшее на путь модернизации, может импортировать технологии, может заимствовать финансовые ресурсы, но оно будет не способно эффективно абсорбировать идеи и концепции, позволяющие сформировать систему современных отношений. В результате неизбежно низким оказывается и коэффициент полезных действий заимствованных технологий и финансовых ресурсов.
Фундаментальной предпосылкой существования человека и общества, их формирования и структурирования является язык. Такому пониманию роли языка мы обязаны крупнейшим мыслителям ХХ века: Мартину Хайдеггеру [Хайдеггер 1993], Людвигу Витгенштейну [Витгенштейн 1994], Георгу Гансу Гадамеру [Гадамер 1988], Розенштоку-Хюсси [Розеншток-Хюсси 2000], Эдварду Сепиру [Сепир 1993], Эмилю Бенвенисту [Бенвенист 1995]. Лингвистические идеи вышеназванных мыслителей впоследствии были конкретизированы в рамках социологии, особо следует выделить роль Альфреда Щюца, Питера Бергера, Томаса Лукмана, Мишеля Фуко, Никласа Лумана, Юргена Хабермаса. Совокупность сформированных ими представлений, радикально изменивших понимание роли языка в жизни человека и общества, обобщенно определяют как «лингвистический поворот». В рамках этой интеллектуальной тенденции язык определяется не как средство лишь передачи мысли, а как базовое условие существования человека и общества. Мартин Хайдеггер, подчеркивая значение языка, считал, что он является «домом бытия» [Хайдеггер 1993: 203], а по мнению Людвига Витгенштейна, границы человеческого мира определяются границами его языка [Витгенштейн 1994: 56]. То же самое можно сказать и о возможностях общества, которые неизбежно ограничены границами его социокультурного языка.
Впоследствии конкретизация данных идей в рамках школы Альфреда Щюца позволила рассматривать язык как базовую типизацию, которая определяет и программирует процессы формирования и существования человека, социальных институтов и общества в целом. Такой подход к языку позволил конкретизировать роль «лингвистического репертуара» для развития человека, институтов и общества в целом. Также конкретизации идей о роли языка способствовали концепции «словаря мотивов», «дискурсивных формаций», «морального дискурса», рассматривающие язык как основу социокультурных механизмов, формирующих институты и общественные системы.
Влияние языка на развитие общества особенно концентрированно проявилось в процессе модернизации. Анализ модернизационных процессов позволяет прийти к выводу, что современное развитие, основанное на неизбежном росте диверсификации общества, невозможно без диверсификации его языка. Во всех случаях успешной модернизации мы наблюдаем и диверсификацию языка, и наоборот — неудачи в решении данной проблемы оказались тесно связанными с трудностями по формированию сложного современного языка.
По состоянию общественного языка можно сделать вывод, что для развитых стран характерен очень сложный социокультурный дискурс, с присущей ему высокой динамикой и способностью к модернизации. А страны «второго» и «третьего» мира или пережили сильную деградацию языка, как бывшие тоталитарные страны, или не смогли модернизировать свои языки и достичь уровня их диверсификации, который был бы адекватным требованиям развития в современную эпоху.
Преодоление конструктивизмом эссенциалистских иллюзий и утверждение в его рамках реляционного подхода к анализу общества и человека существенно повысили познавательные возможности социогуманитарных наук. Благодаря реляционизму анализ общества и человека сместился от поиска субстанции к выявлению отношений, формирующих тот или иной тип общества и человека. Конструктивизм сумел предложить более диверсифицированный подход к структурному анализу, прежде всего, на основе таких концептов, как «социальный институт», «идентичность» и «габитус». В рамках данного исследования я буду опираться на данные концепты, рассматривая их как базовые элементы структурирования жизни общества и человека. Эти элементы общества, с точки зрения конструктивизма, являются не материальными субстратами, хотя и включают в себя материальные аспекты, а феноменами, созданными на основе социокультурных когниций. В отличие от реалистов, с их верой в материально выраженные сущости, конструктивизм рассматривает институты, идентичность и габитус, прежде всего, как когнитивные феномены, то есть как явления, созданные и функционирующие на основе социального знания. Исходя из когнитивистского понимания общества и его институтов, конструктивизм также рассматривает и возможности их развития через анализ доступного им когнитивного потенциала. В широком смысле под когнитивным потенциалом общества понимается весь спектр знаний данной общественной системы в рассматриваемый период времени. К когнитивным ресурсам общества относится весь набор наличных знаний, как социокультурных, так и естесвеннонаучных, но при этом основным строительным материалом для развития общества и формирования человека являются социокультурные когниции.
Авторами, внесшими большой вклад в становление когнитивного подхода и в развитие конструктивистской парадигмы социологии, являются Питер Бергер и Томас Лукман. Их знаменитая книга «Социальное конструирование реальности» является блестящей конкретизацией тезиса «реальность социально конструирована, и она конструируется на основе социального знания» [Бергер, Лукман 1995]. И задача социологии, по мнению классиков конструктивизма, должна заключаться в анализе способов социального конструирования. Основными конструктами, благодаря которым происходит объективация, закрепление и придание обществу устойчивости, являются институты. Именно такие конструкты являются основой существования общества, начиная от повседневной жизни и заканчивая любыми ее более высокими формами. Институты создаются и поддерживаются главным образом при помощи лингвистических обозначений; и общественная жизнь — это жизнь, которую индивид разделяет с другими, прежде всего, посредством языка. Язык делает его субъективность «реальной», и не только для партнера по беседе, но и для него самого. Любая субъективация происходит в рамках лингвистических типизаций, приобщающих индивидов к объективированным значениям. Язык типизирует переживания индивида и его опыт, позволяет распределять его по более широким категориям, позволяет формировать общественно-приемлемые идентификации, и, в конечном счете, на основе языка индивид получает возможность формировать свою идентичность. По мнению Бергера и Лукмана, сумма лингвистических объективаций, соответствующих той или иной деятельности, составляет семантическое поле, в рамках которого формируются базовые институциональные типизации и выстраиваются идентичности социальных деятелей.
Социальные знания являются дифференцированными образованиями и организованы на основе критериев релевантности. Каждое общество вырабатывает свою систему релевантности, в рамках которой те или иные виды знания, в зависимости от их значимости, развиваются более интенсивно или, наоборот, остаются неразвитыми, если они являются второстепенными и малозначимыми. Соответственно, система релевантности, порождая определенные типы социокультурных когниций, влияет и на формирование институтов общества, на их закрепление и на их статус в обществе.
Подчеркивая значение социокультурных знаний, Бергер и Лукман отмечают, что на их основе формируются типы людей и что сама человеческая природа, по сути, — социокультурная переменная. История подтверждает эти выводы многообразием человеческих типов, сформированных на основе социокультурных когниций и практик.
По мнению Никласа Лумана, общество воспроизводится на основе самоописаний [Луман 2009]. Описание себя и мира означает не только выявление свойств, присущих миру и себе, но и приписывание себе и миру определенных атрибутов, которые, в свою очередь онтологизируясь, становятся свойствами, принудительно определяющими наши восприятия и поведение.
Базовое значение социогуманитарного знания заключается в том, что именно благодаря ему происходит конструирование социальных институтов и идентичностей. Институты и идентичности не могут быть продуктом математических или физических формул, их нельзя вывести путем химических реакций или через биологическую селекцию. Они являются результатом длительных дискурсивных практик и нарративов о мире, об обществе, о человеке, о смысле жизни, об идеалах труда и успеха.
Социокультурные знания являются конститутивными для общества, но такую функцию они могут выполнять, лишь достигнув определенного объема и уровня сложности, достаточных для формирования институтов и идентичностей. Сложность социокультурных знаний, их многослойность, которую нельзя полностью эксплицировать и выражать в сжатом формализованном виде, проявляются и в том, что их невозможно просто заимствовать механически или передать как набор простых технических формул. Для стран, испытывающих хронические затруднения с развитием, наиболее сложной оказалась проблема генерированиия адекватных современным требованиям социокультурных знаний. Также они испытывают большие сложности с инкорпорированием в корпус своих дискурсов и нарративов социокультурных когниций современных развитых стран. Эти сложности с развитием и заимствованием социокультурных когниций, характерные для обществ, испытывающих хронические затруднения с модернизацией, более очевидны в сравнении их с ситуацией в сфере естественнонаучных знаний и точных наук. Развитие последних, при всей их сложности, происходит в странах «второго» и «третьего» мира относительно более успешно, чем развитие социокультурных когниций современного типа. В неразвитых странах имеют место достаточно значимые достижения в естествознании и точных науках. В этих странах существуют школы и центры мирового уровня в сфере точных наук, но отсутствуют такого же уровня школы и центры социогуманитарного знания. И последнее обстоятельство пока является одним из самых сложных и труднопреодолимых барьеров на пути модернизации этих стран. В дальнейшем я конкретизирую данный тезис, связанный с ролью социокультурных когниций в современном развитии общества и человека.
И наконец, все названные выше факторы, определяющие формирование той или иной общественной системы, в конечном счете, закрепляются в определенном типе человека. Иными словами, каждая общественная система имеет свой господствующий тип человека, который, с одной стороны, является результатом наиболее распространенных и наиболее устойчивых институциональных практик, а с другой — благодаря своей распространенности такой тип человека способствует воспроизводству данной общественной системы. Каждый тип человека формируется и закрепляется на основе доминирующих в данном обществе способов идентификаций и укорененных моделей габитуса. В дальнейшем на примерах господствующих типов человека двух основных общественных систем я также постараюсь конкретизировать данный тезис.