1.2. Общественная система иерархического типа
В иерархическом обществе власть является его центральным институтом и главной системообразующей ценностью. Господство института власти создает жесткий иерархический порядок, в рамках которого взаимодействие всех социальных групп и индивидов определяется на основе стратегий доминирования и подчинения. Порядок в таком обществе поддерживается, прежде всего, на основе массовой интернализации статусного мышления как основного способа структурирования социального порядка. В рамках такого способа мышления позиции людей и их отношение друг к другу рассматриваются через призму их статуса, а их взаимодействия строятся на основе иерархических установок. Институт власти в таких обществах имеет важнейшее конститутивное значение, пронизывая все сферы общественных отношений. Под воздействием таких принудительных социокультурных норм члены иерархических обществ неизбежно рассматривают свои взаимодействия, прежде всего, через призму властных норм. Как следствие, власть в иерархических обществах не является лишь институтом контроля и регуляции социальных отношений, а воспринимается как сакральный центр общества, является объектом поклонения всех социальных групп. По мнению французского исследователя Юбера Метивье, в средневековой Франции власть в период Людовика XIV приобрела черты религии [2005: 126]. Российские исследователи Юрий Пивоваров и Андрей Фурсов относят российское общество к уникальной властоцентричной системе и считают русскую власть основой общественного порядка, институтом, определяющим все остальные отношения в обществе [Пивоваров, Фурсов 1998]. Однако властоцентризм свойствен не только французскому обществу времен ancein regime или российскому, а является универсальной характеристикой всех досовременных обществ, социокультурный порядок в которых выстраивался или до сих пор выстраивается на основе иерархических норм. Во всех обществах иерархического типа власть является не только политическим институтом, но и сакральным центром. Поэтому в иерархическом обществе власти не только подчиняются, но и поклоняются. Исторически такие способы поклонения нередко проявлялись в крайних формах страха и восторга по отношению к носителям высшей власти, вплоть до того, что большинство подданных не смели смотреть на них. В традициях иерархических обществ способы выражения чувств и поведенческие нормы, определяющие отношения вышестоящих и нижестоящих, были строго регламентированы. Как отмечал Уильям Айзек Томас, слишком вольная улыбка представителя низшего слоя, неосторожно продемонстрированная в отношении представителя правящего слоя, могла иметь для первого фатальные последствия [Томас 2010: 171].
В своей работе я исхожу из того, что иерархические и традиционные общества, не являясь идентичными, тем не менее, совпадают по ряду своих базисных признаков. Иерархическое общество представляет собой властоцентричный феномен, а во всех традиционных обществах конститутивное значение придается социальному рангу и основанным на нем иерархическим отношениям. По мнению Никласа Лумана, традиционный порядок нельзя представить без явно выраженных ранговых различий, и стратификация в нем является системообразующим фактором [Луман 2006: 100–101].
На ранговых различиях базируются не только традиционные общества, такие различия свойственны всем обществам. Но особенность статусных представлений в традиционном обществе заключается в том, что они основываются на аскриптивных представлениях и благодаря им формируют понимания статусов как выражающих естественные черты людей, «их природу». Поэтому для носителей аскриптивного мышления покушение на статус, попытка поставить под сомнение статусную принадлежность человека означали нарушение не какой-то произвольной конвенции, а посягательство на естественный порядок вещей.
Во всех обществах и социальных группах человеческие качества нуждаются в определенной символической репрезентации, так как они необходимы для закрепления их идентичности, атакже для облегчения коммуникации между социальными субъектами. Специфика традиционных обществ в том, что под влиянием аскриптивной логики статусные репрезентации в них приобретают особое значение, так как они воспринимаются не как определенные социокультурные условности, не как некоторые исторические случайности, а как выражение сущности не только человека, но и всего социального бытия. Поэтому социальным репрезентациям и этикету в традиционных обществах уделяется повышенное внимание, а их нарушение может привести к очень серьезным последствиям, порой трагическим.
На основе аскриптивных нарративов сформировались такие жесткие статусные системы, как западноевропейский сословный порядок или индийская кастовая система. О значении их для формирования самоидентификации человека и его экзистенциальных ценностей можно судить не только по многочисленным известным нам фактам исторического прошлого традиционных обществ. Аскриптивное сознание и сегодня определяет идентичности людей, живущих в обществах, где традиционные представления остаются когнитивной основой видения мира и самих себя. Самоидентификация в этих обществах до сих пор преимущественно определяется аскриптивными представлениями, и поэтому отношение к себе подобным и представителям других социальных групп основывается на различиях, которые, по их мнению, носят естественный характер. Насколько значимы такие аскриптивные представления для ее носителей, можно было убедиться во время трагических событий, связанных с самосожжением представителей высших каст современной Индии в ответ на попытки правительства ввести совместное обучение студентов, являющихся выходцами из низших каст. Приверженность к кастовой системе в современной Индии демонстрируют и сами представители низших каст, и даже отверженные. Низшие касты и отверженные мечтают не об отмене кастовой системы, а об улучшении своих позиций в ее рамках или получении доступа в нее.
Крайне жестокие формы межэтнических и межплеменных конфликтов в современном мире также свидетельствуют о живучести аскриптивных представлений. Жестокость в таких конфликтах во многом инициируется восприятием других народностей и племен как абсолютно чужих, и как следствие таких представлений, на такие группы не распространяются моральные нормы, ограничивающие проявления и допустимую степень агрессии. Зачастую под влиянием аскриптивного сознания формируются представления о соседних народностях и племенах как о чужих и занимающих более низкое место в «естественном порядке», хотя, нередко, они имеют общее происхождение.
Мировоззрение, основанное на аскриптивной логике, придает особое значение внешним аспектам проявления «природы человека». В рамках аскриптивного сознания внешние атрибуты и внутренняя суть человека составляют единое целое. И благодаря ригидности и общественной значимости внешних атрибутов люди в традиционных обществах не оказывались в ситуациях, требующих объяснения, кто они такие. Для идентификации человека как из высшего слоя, так и из низшего было достаточно внешних признаков [Хейзинга 1988], [Эллиас 2002], [Луман 2006]. При таком уровне отождествления человека и его позиции любое нарушение внешних признаков его принадлежности к статусу или неуважение к ним воспринимались как нарушение важнейших законов бытия и оскорбление, требующее очень жесткой реакции.
В традиционных обществах на основе аскриптивных представлений все общественные группы занимали свои строго определенные позиции в иерархической системе и должны были подтверждать свои статусы во всем, начиная от манеры держаться, одежды, потребления пищи, жилища и его интерьера. Также жестко регламентировалась и принадлежность людей к тому или иному виду деятельности. В целом, во всех обществах, где господствовали аскриптивные статусные нормы, мы также наблюдаем жесткую регламентацию допустимого и недопустимого в отношении не только макросоциальных обязанностей и прав, но и бытовых вопросов. Несмотря на региональные и даже цивилизационные особенности между различными странами, в рамках традиционного общественного типа мы наблюдаем совпадение многих предписаний, в том числе регулирующих детали костюма или кулинарные нормы, соответствующие статусным различиям. Такие совпадения в способах формирования институциональных систем, моделей идентичности и социокультурной логики между обществами, которые были лишены непосредственных взаимодействий и не могли повлиять друг на друга, можно объяснить структурными принуждениями. Другими словами, та или иная институциональная структура общества порождает у его членов определенный набор представлений и поведенческих моделей, реализуемых с высокой степенью обязательности.
В силу повышенного значения процедур, связанных с репрезентацией статуса, в традиционных обществах особое значение приобретают ритуалы. Соблюдение ритуалов имело тщательно детализированную форму и влекло за собой четко предписанные и очень жесткие модели поведения [Хейзинга 1988: 19]. Нельзя сказать, что ритуалы характерны лишь для досовременных обществ, они относятся к социокультурным универсалиям. Но в современном мире ритуалы имеют менее жесткий и более диффузный характер, а соотношение ритуалов и стоящих за ними содержаний общественных процессов приобрели более сложно опосредованный характер. Что же касается традиционных обществ, то ритуалы определялись практически как буквальное и точное воспроизводство внутреннего содержания бытия и были неотъемлемой частью представлений и переживаний сакрального. Поэтому нарушение ритуала расценивалось как нарушение божественного порядка и порождало сильные эмоции и стимулировало использование жестких санкций в отношении того, кто его нарушал.
Аскриптивная логика, кроме всего прочего, порождала сильную веру в собственную мифологию и в религиозные символы своего сообщества. Такая вера формировала в равной степени горячую приверженность к представлениям членов своих групп и сильную степень враждебности в отношении представления других сообществ. «Истинность и ложность» той или иной доктрины, «добродетельность и греховность» отдельных людей или того или иного сообщества на основе аскриптивной логики были основаны на жестком дуализме. Дуализм, присущий традиционному сознанию, в отношении своих и чужих групп формировал представления, где «Мы» — носители «истинного, светлого и праведного», а, соответственно, «Они» — носители человеческих качеств с обратным знаком. Конечно же, определенные исключения допускались, как в отношении своих, так и в отношении представителей чужих групп, однако эти исключения не влияли на общую логику, определяющую базовые социокультурные представления носителей аскриптивного мышления.
Когда мир определяется на основе аскриптивных представлений, разделяющих людей «по их природе», то они служат основой самых жестких противопоставлений различных социальных групп. То, что для современных людей представляется как определенные социальные атрибуты, имеющие в той или иной степени относительное значение, для носителей аскриптивного сознания традиционного типа имеет непреложный характер и является выражением «природных» различий людей. Как следствие, логика аскриптивных представлений благоприятствует порождению кастово-сословных образований, и принадлежность людей к ним воспринимается как земная версия божественного порядка. Из истории мы знаем, что крупнейшие мыслители древности и средневековья способствовали обоснованию такого порядка. В этом ряду можно вспомнить Платона, Фому Аквинского, а также великие тексты индийской цивилизации, способствующие утверждению и легитимации сословно-кастового порядка. Во всех традиционных нарративах, посвященных общественно-политической проблематике, можно найти легитимацию такого иерархического порядка. В средневековых произведениях ведущих теологов и социальных мыслителей сословная система определялась как «оrdo», и для людей этой эпохи следовать установлениям, вытекающим из своего статуса, — значит не только соответствовать социальным нормам, но и основываться на более глубоком законе, определяющем в целом порядок мира и место людей в нем. Поэтому в рамках сословной системы, особенно представителям высших слоев, необходимо было очень жестко и интенсивно подтверждать свой статус. Они должны были следовать стандартам роскоши, иметь пышные, поражающие воображение и внушающие уважение к хозяевам дворцы, а также другие атрибуты, подтверждающие принадлежность к высшему классу. Все эти атрибуты не должны были скрываться, а явно и постоянно предъявляться обществу. Макс Вебер, уделявший большое внимание проблеме статуса, приходил к выводу, что роскошь для высшего класса в средние века — это не излишество, а необходимость. Один из наиболее признанных исследователей дворового общества Норберт Элиас также считает, что демонстративное потребление роскоши для знати не было результатом свободной воли [Элиас 2000:70]. К таким же выводам приходит и Фернан Бродель [Бродель 2007: 505–508].
По мнению классиков социологии, следование требованиям роскоши было результатом сильнейшего социального давления, суровой необходимостью, которая диктовала членам общества жесткие правила соблюдения статусных обязательств. Особенно не знали снисхождений нормы, предъявляемые к представителям высших слоев общества, в силу чего они для подтверждения своего статуса нередко вынуждены были идти на крайние меры. Аристократы не могли отказаться от демонстрации статусных атрибутов, подтверждающих их принадлежность к высшему сословию, исходя из экономической целесообразности, даже тогда, когда их финансовое положение было затруднительным. Если экономические возможности семьи не позволяли соответствовать рангу, то это вело не к корректировке расходов и их сокращению, а к поиску источников, позволяющих сохранить свой статус. Поэтому долги и разорение постоянно сопровождали процесс воспроизводства статуса высших слоев. Но социальная логика сильнее экономической целесообразности, особенно в традиционных обществах. Под принуждением социальных норм и из-за необходимости подтверждения своей идентичности высшие слои общества должны были постоянно демонстрировать презрение к экономии, расточительность, нерасчетливую широту своей натуры. Марк Блок приводил факты конкурентной борьбы за демонстрацию статусного превосходства в виде засевания поля серебряными монетами, сжигания конюшни вместе с породистыми лошадьми [Гуревич 1986: 213–214]. Норберт Элиас приводит пример герцога де-Ришелье, выделившего сыну деньги на празднование вступления во взрослую жизнь. Когда после празднования, которое длилось несколько дней, сын вернул часть денег, то разгневанный отец выбросил эти деньги в окно, выговаривая сыну, что дворянин не должен считать денег. Норберт Элиас считает такой факт демонстративного подтверждения своего статуса репрезентативным для понимания средневекового общества [Элиас 2000: 51]. Также он подчеркивает, что именно двор и представители высшего света являются репрезентативными объектами средневекового общества, как городские жители репрезентативны для понимания современного общества [Элиас 2000: 51].
Важность подтверждения статуса заставляла придавать ему особое значение и принуждала не только затрачивать финансовые средства, часто игнорируя возможности своей платежеспособности, но и затрачивать основную часть своего времени, сил и чувств на постоянное обдумывание и выстраивание отношений в рамках своей статусной группы. Только постоянно инвестируя в эти отношения основную часть своих сил и ресурсов во всех видах, представители высшего света могли удерживаться в этой жесткой, конкурентной борьбе за престиж и влияние, в конечном счете, за власть, то есть за наиболее важный ресурс традиционного общества.
Излишества, связанные с демонстрацией статуса, характерные для представителей высших слоев с точки зрения современного человека, могут выглядеть как совершенно иррациональное поведение. Но в рамках своих целеполаганий они также опирались на нормы, которые были рациональными для их общественного контекста. Противопоставление традиционного и современного через дихотомию иррациональное/рациональное не только не позволяет учесть многообразие моделей типов рациональности и, соответственно, иррациональности, но и загоняет нас в ловушку эссенциализма. Следовать в этом вопросе логике эссенциализма означает объявлять определенный конкретный вид рациональности универсальной сущностью и все, что не соответствует этому представлению, определять как иррациональное. Однако если вслед за Максом Вебером и Норбертом Элиасом рассматривать рационализм не как неизменную сущность, а как феномен, который имеет свои исторические вариации, то поведение традиционных людей будет вполне соответствовать стандартам рациональности, принятым в том обществе, где им приходилось выполнять требования, вытекающие из их социальных позиций, и моделировать достижения различных целей, которые перед ними ставило общество в соответствии с занимаемым статусом.
Высший свет, конечно, был не только обладателем богатства и роскоши, эксплуататором, присваивающим общественное богатство и занятым все время демонстративным потреблением. Развитию классического искусства и сложной культуры человечество во многом обязано аристократии. Язык аристократии и ее манеры поведения были главными социокультурными образцами подражания для средних слоев и, в той или иной степени, всех других групп общества. Умение сдерживать себя, выстраивать тонкие опосредованные отношения, держать дистанцию, придерживаться утонченного этикета — все эти качества, присущие аристократии, постепенно передавалось другим слоям общества, и прежде всего чиновничеству и бизнесменам. Тем самым и в их среде формировались более утонченные и сложные представления, чувства и отношения, а они в дальнейшем способствовали развитию более сложных институтов [Эллиас 2001: 176–184], [Парсонс 1998: 85].
Аскриптивный статус для членов традиционного общества служил основой уклада, в рамках которого главным принципом жизни является понимание своего места. Место человека, его социальный статус, как правило, являются наследуемыми. И этот принцип распространяется на все сословия, на все группы. Сын крестьянина должен оставаться крестьянином, сын ремесленника — ремесленником, дети дворянина — дворянами. Принцип наследования, конечно, не исключал и не мог в полной мере исключить мобильность. Во-первых, она была внутри сословий, а также, пусть и ограниченно, была межсословной. Также следует помнить, что всегда были институты, в рамках которых представители низших слоев могли совершать вертикальное восхождение. В Западной Европе роль такого социального лифта выполнял институт католической церкви. В силу обета безбрачия должности служителей не могли быть наследуемыми, и их воспроизводство происходило только извне. А в древнем и средневековом Китае представители низших слоев могли совершать восхождение по социальной лестнице на основе своих знаний. Но специалисты по традиционным обществам, отмечая такие возможности социальной мобильности, тем не менее, считают, что основой традиционного общества является стабильность социальных групп. Карьера являлась не массовым социальным механизмом, а, скорее, индивидуальным явлением. Традиционный человек не соотносил свою индивидуальность с достигнутыми результатами, априори его положение и его достижения во многом и даже решающим образом были, как считалось, следствием его происхождения, особенно если это происхождение было знатным.
Для каждого общества особое значение имеет его пространственно-временная организация. Традиционное общество отличает особо прочная связь людей с местом своего происхождения и стремление к его сакрализации. Идентификация человека всегда включала в себя место его происхождения, всегда указывалось, откуда родом человек. Это находило отражение или в имени человека, или в его титуле, и, кроме этого, общая его оценка всегда была опосредована его происхождением, в том числе территориальным. Значимость территориальной принадлежности повышалась и в силу того, что пространственная мобильность была ограничена. Люди поколениями жили в одном и том же поселении, в одном и том же регионе. При такой привязанности к месту проживания неизбежно возрастала степень его значимости для человека и сообщества, а также его противопоставление представителям других пространственных образований. Благодаря пространственным особенностям сообщества наделялись и до сих пор в досовременных обществах наделяются определенными атрибутами, которые по логике традиционного сознания проистекают из особенностей их территориального происхождения. В силу таких пространственных атрибуций, имеющих аскриптивный характер, место проживания, с одной стороны, является одним из важнейших детерминант формирования солидарности внутри территориальной общности, а с другой — способом различения и противопоставления другим территориальным общностям.
Территориальное различие сохраняет свое значение и в современную эпоху, особенно в общественных системах, где сохранился традиционный или полутрадиционный порядок. В этих обществах человек или сообщество все еще атрибутируются главным образом по месту его происхождения. Другие социокультурные идентификаторы также учитываются, но они не могут полностью отменить традиции территориальной идентификации и самоидентификации человека.
В традиционных обществах представления о времени основывались на особой значимости прошлого. Все значимое и определяющее для общества произошло в прошлом, и задача современников в том, чтобы как можно лучше воспроизводить эти образцы, доставшиеся от предшествующих поколений [Хейзинга 1988: 39], [Гуревич 1984: 135–145]. В силу того, что традиционные люди были ориентированы на воспроизводство того, что есть, а не на изменения, то такая установка также способствовала закреплению ценностей прошлого. В результате в обществе с такими временными ориентациями сложился тип человека, для которого экзистенциальными ценностями были не поиск нового и развитие, а соответствие сложившемуся стандарту жизни и по возможности его наиболее точное воспроизведение. В силу господства ценностей прошлого члены традиционного общества стремились к воспроизводству своих положений и для них не были особо значимы побуждения, связанные с изменением своей жизни, в том числе с повышением ее экономического уровня. Известный пример Макса Вебера об экономических установках немецких крестьян, еще не приобщившихся к достижительным ценностям и поэтому равнодушных к повышению уровня жизни, можно считать репрезентативным [Вебер 1990: 80–81]. Логика отношения к достижениям со стороны немецких крестьян, смотревших на мир через призму традиционных категорий, впоследствии массово воспроизводилась и воспроизводится почти во всех обществах, где все еще господствуют традиционные ценности. В рамках таких ценностных ориентаций экономические достижения вторичны по сравнению с воспроизводством своего статуса в структуре традиционного образа жизни [Парсонс 2002: 298–299].
Повышенная значимость прошлого в настоящем является одним из конститутивных признаков обществ, сохранивших традиционное устройство и в современный период истории. Для таких обществ основным препятствием для их модернизации является господство дискурса и нарративов, наполненных образами и смыслами прошлого. В большинстве обществ неорганичной модернизации традиционные дискурсы и нарративы все еще остаются основными способами определения реальности, человека и объяснения происходящих процессов. Что же касается новых символов и институций, то они пока не имеют достаточного социокультурного веса и не могут также эффективно влиять на формирование идентичностей и общественных отношений как традиционные когниции.