2. Эволюция общественных систем
2.1. Проблема развития общественных систем
Проблема развития, являясь одной из самых фундаментальных как для отдельного индивида, так и для общественных систем, значительно обострилась в современную эпоху. Индивидов, сообщества и организации, а также страны, не отвечающие требованиям современного развития, постигает участь аутсайдеров. Пусть в современную эпоху аутсайдерам живется не так плохо, как в прежние времена, но эффект сравнительной депривации обрекает их на тяжелые психологические лишения. В условиях, когда у отстающих стран нет возможности пребывать в неведении по поводу достижений развитых стран, приходится согласиться с выводом Раймона Арона, что прошли времена, когда каждое общество могло считать себя образцовым [Арон 2015: 419].
Многократные разрывы в уровне развития между различными странами заставляют задаваться вопросами, почему одни страны лидируют, являются процветающими и ведущими, а другие — живут в крайней нужде. Очень актуальны и вопросы, связанные с объяснением причин, почему некоторые страны застряли во «втором эшелоне» на десятилетия, а некоторые и на столетия. В связи с господством парадигмы развития и трудностями его обеспечения, для многих стран ставшими хроническими, в современной социологии появился термин «underdevelopment» — «недоразвитость». Специалисты по данной проблеме также пришли к выводу о наличии феномена «роста без развития». Подобная ситуация характерна для ряда стран, имеющих довольно высокий уровень ВВП, но хронически отстающих от ведущих по уровню развития технологий. Экономический рост не позволяет этим странам не только сократить разрыв с ведущими странами по уровню развития технологий, но и сформировать институциональную структуру, позволяющую решить им проблему модернизации. Страны, для которых характерен «рост без развития», также отличает и неустойчивость экономического роста. Исследования Агнуса Мэдисона, основанные на исторических данных за два столетия, подтверждают вывод о высокой волатильности развития, присущей странам, не сумевшим создать современную институциональную структуру [Maddison 1995].
Соотношение успешного решения проблемы развития в современном мире с многочисленными неудачами на этом пути свидетельствует о его сложности, оказавшейся для многих стран пока непреодолимой. Выяснилось, что современное развитие требует сложных социокультурных предпосылок, отсутствие которых нельзя компенсировать лишь финансовыми инвестициями и закупками технологий. В связи с проблемой развития я хочу особо подчеркнуть, что имеют место не только массовые и хронические затруднения с решением данной проблемы, но и дефицит теоретического постижения феномена развития. Понимание развития общественных систем, как правило, сводится к количественным достижениям, выражаемым строительством новых предприятий, учебных и научных центров, поликлиник и больниц, ростом потребления и уровня жизни. Во многих странах такие количественные изменения довольно масштабны, и большинство специалистов на их основе приходят к поспешным выводам и по поводу качественного характера происходящего. Из-за некритического понимания количественных изменений их значимость крайне преувеличивается, и их влияние на развитие общества объявляется «революционным». Репрезентативными примерами таких представлений служат следующие выводы: «Современный мир находится в состоянии непрерывной трансформации в мире, где не бывает пауз»; «И в этом мире состояние равновесия является роскошью. Перемены столь масштабны и непрерывны, что лишают нас возможностей прогнозирования на основе экстраполяции прошлого опыта»; «Сегодняшние перемены не только непрерывны, но и революционны, а поэтому изменения носят неожиданный и порой ужасный характер»; «Изменения в современном мире происходят не по дням, а буквально по часам». Такие представления о переменах свойственны не только журналистам, а под их влиянием и массовому общественному сознанию, но и научному сообществу. Показательным для понимания степени влияния на значительную часть ученых вышеназванных стереотипов о переменах, происходящих в современном мире, является мнение одного из российских социологов. Автор одной из содержательных книг по проблеме фреймов, предварил свою работу вопросом: «Кому, в сущности, нужна теория фреймов в стремительно меняющемся российском обществе?» [Вахштайн 2011:7]. Здесь, на мой взгляд, важна не проблема востребованности теории фреймов. Можно будет только радоваться, если в российском обществе, и тем более в казахстанском, данная теория будет востребована. Но в данном случае я хочу обратить внимание на идентификацию российского общества, которое определяется Вахштайном как очень динамичное. Однако если российское общество, как и большинство других постсоветских, рассматривать с социологической точки зрения, а это означает рассматривать, прежде всего, структурно, то выяснится, что изменения не столь масштабны. Ведь институциональная структура российского общества, как и большинства других постсоветских обществ, несмотря на действительно множественные изменения во многих сферах, произошедшие за последние двадцать с лишним лет, в целом остается иерархической. И самое главное, не просматриваются социокультурные ресурсы, которые могли бы быть инвестированы в институциональную трансформацию постсоветских обществ.
Масштабные изменения общества, ведущие к институциональной трансформации, в результате которой не только формируются новые институты, но и новые институциональные структуры, в истории встречаются довольно редко. В большинстве случаев вывод об общественных изменениях и их динамике основывается на событийных, а не на структурных критериях. Из-за преобладания такого количественного подхода происходит крайнее преувеличение степени перемен в обществе, хотя в большинстве случаев общественные системы, несмотря на все количественные изменения, сохраняют свою структурную стабильность.
В результате господства количественных критериев самым удобным и обобщенным выражением развития считают рост ВВП. Можно сказать, что в современном мире имеет место фетишизация ВВП. Однако при этом абсолютное большинство специалистов не относят богатые нефтедобывающие страны к развитым, даже при очень высоком уровне их ВВП. Возможность вхождения в клуб развитых стран оплачивается не просто финансовыми средствами, а длительными и диверсифицированными инвестициями в формирование сложной социокультурной системы. Такая социокультурная система имеет иную, чем традиционная общественная система, институциональную структуру. Количественный рост, каким бы высоким он ни был, не может привести к формированию современной институциональной структуры лишь на основе кумулятивного эффекта.
Для объяснения феномена развития, и, в частности, процесса формирования современной общественной системы, анализ необходимо перенести с его количественных критериев на качественные, то есть на структурные аспекты. Развитие общества, если под этим понимать не внутренние изменения в рамках одной общественной системы, а переход от одной общественной системы к другой, следует рассматривать как изменение формы, определяющей отношения между институтами, то есть как трансформацию. Общественные системы — это определенные формы, образуемые особым сочетанием других социокультурных форм, которые принято называть социальными институтами. И поэтому качественные изменения, ведущие к переходу от одной общественной системы к другой, являются трансформацией, то есть изменением институциональной формы, приводящей к возникновению нового типа организации институтов общества.
Непонимание или недооценка значения социокультурных форм в жизни общества и его трансформации — широко распространенный феномен как в рамках научного сообщества, так и в среде социальных акторов, стремящихся решить вопросы развития своих стран. Поэтому и на уровне общественной рефлексии, и на уровне попыток реализации ее результатов наблюдается явное преобладание понимания развития как количественного роста. Логика, определяемая парадигмой количественного развития, проста: достаточные финансовые инвестиции в определенные сферы позволяют обеспечить развитие общества. Сторонников такой парадигмы не смущают хронические затруднения и даже провалы, связанные с такой моделью развития стран «второго» и «третьего» мира. Проблемы в развитии этих стран сторонники количественной парадигмы, как правило, объясняют недостатком инвестиций, качеством управления и коррупцией. При этом инвестиции понимаются как чисто финансовые инструменты, а структурные предпосылки и последствия развития рассматриваются как эпифеномены политических и экономических усилий. В принципе такая логика, как отмечал в свое время Томас Кун, задается господствующей парадигмой и может быть преодолена лишь при ее смене [Кун 1977]. Пока же количественная парадигма развития сохраняет свое господствующее положение с соответствующими последствиями как для теории, так и для практики развития.
В рамках данной работы я придерживаюсь и уточняю концепцию, которая рассматривает развитие общества как изменение его структуры. Под структурными изменениями общественной системы я понимаю способность общества формировать определенные институты и достигать их более сложных конфигураций. История Нового времени, и особенно ХХ века, позволила убедиться, что большинство стран мира, не сумевших обеспечить структурные изменения, трансформировать свои социокультурные системы, при всех отдельных и порой очень масштабных достижениях не смогли решить проблему современного развития. При отсутствии достаточных возможностей для структурного изменения такие страны добивались успехов, порой значительных, но не смогли создать институциональную структуру, обеспечивающую более устойчивый рост.
В течение последних двух-трех столетий такой рост обеспечивает лишь институциональная структура, которую отличают высокий уровень автономии ее элементов и общее усложнение характерных для нее социокультурных процессов. В совокупности эти процессы дифференциации и диверсификации позволяют изменить традиционный иерархический порядок на более сложный тип — полицентрический. Такую трансформацию институциональной структуры специалисты также определяют как процессы, связанные с секуляризацией и демократизацией общества. Секуляризация — это не просто процесс отделения церкви от общества, лишение последней политических полномочий, а длительный процесс трансформации общественного сознания и его ценностей. Содержательным результатом секуляризации является эволюция традиционного магического типа мышления в сторону более рационального. Простой акт отделения церкви от государства не может породить феномен секуляризации, что подтверждается историей ряда стран «второго» и «третьего» мира. Несмотря на официальное объявление государства светским, сознание большинства людей в этих странах остается традиционно-религиозным и, соответственно, склонным к жесткой аскриптивной логике, неадекватной требованиям современного общества.
Что же касается второго условия формирования современного общества, а именно демократизации, то в связи с идеологизированностью данного термина, на мой взгляд, лучше опираться на понятие «деполитизация». Данное понятие по своему значению является идеологически более нейтральным, чем понятие «демократия», а также более точно выявляет необходимость преодоления в процессе модернизации господства института политики, характерного для досовременных обществ. Опираясь на идеи когнитивистской социологии, я прихожу к выводу, что основные трудности с секуляризацией и деполитизацией связаны с тем, что большинство обществ, ставших на путь модернизации, не могут найти позитивную замену сценариям и нарративам, которые веками складывались как идеократические.
Сложность феномена развития, и особенно модернизации, позволившей сформировать современные общества, порой приводит к объяснениям, где вместо логической и эмпирической аргументации авторам приходится апеллировать к случайностям или чуду. Поэтому, кроме политэкономических и технологических концепций, наблюдается популярность объяснения развития на основе таких «концептов», как «цепочки случайностей», «чудесные превращения», «чудо» или удачной мировой конъюнктуры в сочетании с другими экономическими и геополитическими факторами. Так, один из самых популярных авторов последних двух-трех десятилетий Иммануил Валлерстайн свое объяснение преимуществ северо-западной Европы выводит из цепочки случайностей. В результате благоприятного воздействия таких случайностей, считает он, страны этого региона оказались лучше подготовлены к диверсификации экономики [Wallerstein 1979: 18], [Валлерстайн 2003: 176]. При объяснении причин, повлиявших на масштабные перемены в истории западноевропейских стран, Валлерстайна отличает склонность к преувеличению не только роли случая, но и внешних факторов. Такую склонность Валлерстайна к абсолютизации экзогенных факторов над эндогенными Энтони Гидденс иронично определяет как склонность к слишком легкому отказу от многих положений ортодоксальной социологии [Гидденс 2011: 195].
Не отрицая определенную роль благоприятных случайностей, все же не следует считать их причинами крупномасштабных исторических перемен. Если считать, что перемены в северо-западной Европе определили именно сочетание случайностей, то тогда следует объснить, почему такая цепочка случайностей не имела место в других регионах мира, в том числе и Европы? Но, как правило, сторонники концепции, исходящей из особой роли случайности, не задаются такими вопросами.
Апелляция к случайности и «чуду» как «объяснительной модели» в той или иной степени характерна даже для исследователей, внесших существенный вклад в становление структурного понимания процессов общественного развития [Гэллнер 2004: 43–44]. По Альберу Камю, здесь происходит прыжок сознания через неудобные барьеры, требующие сложной аргументации [Камю 1990: 42–46]. Но даже в этом случае, когда апеллируют к историческим случайностям и чуду, следовало бы задаваться вопросами: почему такие случайности и такие чудеса произошли только в ограниченном количестве случаев? Почему они не произошли в других странах? Могли ли они там произойти? И можно ли в будущем ожидать еще таких случайностей и чудесных превращений? Если мы зададимся такими вопросами, то обнаружим, что там, где произошли эти «чудесные случайности», для них были определенные предпосылки, а там, где они почему-то упорно не происходят, такие предпосылки отсутствуют, но присутствуют другие, не очень благоприятствующие институциональным трансформациям, позволяющим сформировать современное общество.
В отношении таких концепций я считаю обоснованными мнения ряда исследователей, полагающих, что большинство объяснительных моделей очень примитивны, так как нарративы преобладают над объяснением, над теоретической логикой. Так, Бене Тешке считает, что необходимо предметно объяснять, как менялись отношения, а не просто описывать факты. При преобладании описательного подхода, по мнению Тешке, факты остаются без объяснения, а попытки их теоретического объяснения без необходимого уровня рефлексии создают эклектическую смесь, и обращение к такому «плюрализму» освобождает социолога от задачи построения строгой теории [Тешке 2011].
Однако, проявляя проницательность в отношении других авторов, склонных к одноаспектным подходам или тяготеющих к эклектике, Тешке сам не избежал соблазна редукционизма. Так, по его мнению, условием структурного изменения является общий социальный кризис. Именно благодаря ему происходят качественные изменения, ведущие к институциональным трансформациям. Основываясь на таком подходе, институциональные изменения он объясняет возникновением конкурентного и неустойчивого силового поля противоречивых общественных интересов. Признавая определенное значение кризиса как одного из факторов, детерминирующих изменения в обществе, я хочу отметить, что лишь социальный кризис не является достаточным условием последующих позитивных изменений и, самое главное, не может предопределять модернизационный вектор развития. История свидетельствует, что есть большая группа стран, живущих в перманентном кризисе традиционных институтов, но такой кризис не приводит к возникновению в данных обществах современных институтов. Кризис, конечно, — одно из важных условий, но, чтобы он способствовал структурным изменениям, нужны дополнительные условия. Прежде всего, необходимо, чтобы общество обладало возможностями генерирования более сложных социокультурных когниций и практик, которые могли бы быть актуализированы в силу кризиса общественной системы.