Основные выводы по проблеме развития общественных систем
По проблеме определения факторов общественного развития написано большое количество работ, однако, как уже отмечалось, большинство из них являются разновидностями редукционизма. Общая черта, определяющая такие концепции, — объяснение проблемы развития общества на основе абсолютизации одной причины, с неизбежным для такой логики игнорированием других факторов. Так, одни авторы увлечены значимостью фактора кризиса как условия развития. При этом они успешно игнорируют массу случаев, когда кризис не приводил к развитию общественной системы, а оказывался ее перманентным состоянием и даже был причиной ее краха. Но, тем не менее, сторонники такого подхода, исходя из приверженности своей логике и произведенной на ее основе селекции фактов, утверждают, что основным фактором развития общества является предшествующий кризис, который, по их мнению, служит катализатором инноваций и последующего его обновления.
Схожий с таким подходом тезис обосновывают сторонники концепции развития, основывающиеся на идеях потребности и необходимости. С точки зрения сторонников этой концепции, на определенном этапе своего развития общественная система испытывает потребность в определенных инновациях, и под воздействием этих позывов происходит ее успешное обновление [Лахман 2010], [Розов 2011]. При этом сторонников этой концепции отличает успешное игнорирование таких вопросов, как: «Почему эти потребности не носят универсальный характер? Почему они так сильно повлияли на очень ограниченное количество обществ?». Не уменьшается количество работ, где главным фактором развития выступают экономические и технологические факторы [Аллен 2013], [Аллен 2014], [Марш 2015]. Сохраняет свою популярность и географический детерминизм [Pomeranz 2000], [Бессонова 2006], [Кирдина 2001]. Приверженности к абсолютизации геополитического фактора не избежал и автор ряда очень глубоких работ по истории интеллектуальных течений Рэндалл Коллинз [Коллинз 2015: 258].
В последние десятилетия стали популярными концепции, объясняющие развитие обществ или затруднения, связанные с ним, фактором, который определяется как зависимость от предшествующего пути развития [Дэвид 2006], [Mahoney 2000]. С точки зрения сторонников такого подхода, именно предшествующее состояние общественной системы предопределяет возможности ее нынешнего состояния. При этом они также успешно игнорируют как факты, связанные с тем, что ряду стран удалось избежать такой предопределенности, так и конкретизированные объяснения, почему возникают именно такие пути развития.
В отличие от сторонников концепций «path dependence», концепция Александра Гершенкрона обосновывает подход, утверждающий преимущество запаздывающего развития [Gerschenkron 1962]. По его мнению, страны, которые стартовали позже, получают историческое преимущество в виде возможности опираться на опыт стран, которые прошли этот путь раньше их. Концепция Гершенкрона также успешно игнорирует факты, указывающие на хронические трудности с модернизацией большинства стран запаздывающего развития. Такие страны до сих пор не только не могут, но и в обозримом будущем почти не имеют шансов повторить успешный исторический опыт развитых стран. Свой вывод Гершенкрон и его сторонники строят на достижениях развития небольшого числа стран, которые смогли достаточно успешно повторить опыт пионеров модернизации. При этом такой анализ ограничен в основном экономическими и технологическими факторами, при игнорировании более широких социокультурных условий. Если бы не такое игнорирование, то сторонники преимущественно запаздывающего развития могли бы прийти к очень ценному выводу о том, что такое преимущество, если оно и есть, работает лишь в том случае, когда в догоняющем обществе наработаны достаточные для модернизации социокультурные предпосылки. Так, они были в европейских странах второго эшелона развития и в Японии, а также еще в ряде стран Юго-Восточной Азии. Эти страны смогли успешно модернизироваться не только благодаря тому, что они опирались на опыт стран «первого эшелона», а во многом благодаря тому, что до начала реформ были наработан необходимый объем сложных социокультурных предпосылок, которые позволили им обеспечить позитивный синтез инноваций с собственными традициями. В большинстве же стран, где такие социокультурные предпосылки отсутствовали или не были наработаны в достаточном объеме, запаздывающее развитие стало никак не преимуществом, а, скорее, их проклятием. Феномен запаздывающего развития в большинстве стран выражался в стремлении изменить свое положение за счет приобретения технологий, но при отсутствии необходимых социокультурных ресурсов такое стремление и способ его удовлетворения не могли привести к желаемому результату в виде современной общественной системы.
Проблему развития общества и выявления ключевых факторов, определяющих данный процесс, можно исследовать, пытаясь проследить его эволюцию в определенном социокультурном контексте. Этот способ анализа достаточно распространен, а также нередко бывает эмпирически интересен. Конечно же, исторический анализ проблемы развития и его эвристичность во многом зависят от того, на какие теоретические конструкты он опирается. В большинстве же случаев мы наблюдаем преобладание редукционистских концепций или их эклектические комбинации. Комплексные, основанные на более широком видении проблемы концепции менее распространены среди сторонников исторического подхода. Тем не менее исторический подход был и будет одним из основных способов анализа проблем развития. Понимая и принимая значение исторического подхода к изучению проблем развития, я считаю, что анализ развития может идти и обратным путем, когда на первый план выходит не эволюция определенной общественной системы, а ее результаты. При таком подходе мы можем задаваться вопросами, что позволило и позволяет обеспечивать позитивные и порой поражающие воображение результаты развития, характерные, например, для стран Юго-Восточной Азии. Или, наоборот, исходя из набора других и более распространенных негативных результатов развития, характерных для большинства стран, задаваться вопросами, почему они десятилетиями, а иногда столетиями предрасположены к таким итогам.
На основе такого подхода, когда рассматривается проблема развития, если исходить из результатов, и тем более очень устойчивых, можно обнаружить, что такие результаты устойчиво коррелируют с особенностями институциональной структуры различных обществ, как успешных, так и неуспешных. При всех различиях между странами, которые входят в «первый мир», всем им свойственна сложная полицентрическая структура институтов, которая в свою очередь является порождением сложного культурного контекста. И наоборот, неуспешным странам присуща иерархическая, более простая структура институтов. Такая структура отличает все страны «второго» и «третьего» мира, несмотря на все их цивилизационно-культурные различия. На мой взгляд, при всех особенностях каждой страны именно различия в институциональной структуре решающим образом предопределяют отличия между развитыми и отстающими странами.
В свою очередь возникновение такой социокультурной системы, как полицентрическая институциональная структура основывается на ряде предпосылок, среди которых наиболее важными являются длительная традиция развития в обществе диверсифицированных интеллектуальных течений и появление типов социальных деятелей с предрасположенностями к устойчивому интенсивному труду. Фундаментальное значение данных предпосылок для формирования полицентрической институциональной структуры эмпирически обоснованно подтверждается историей всех развитых стран. И наоборот, страны, которые потерпели неудачу в формировании плюралистической структуры институтов или испытывают хронические трудности по ее созданию, также отличают неразвитость, фрагментарность двух названных выше социокультурных предпосылок.
При этом некоторые страны, не сумевшие создать современную институциональную структуру, тем не менее, достигали определенных научно-технических результатов, порой впечатляющих. Среди этих примеров, конечно же, следует назвать научно-технические достижения Советского Союза. Но такие страны, однако, не могли обеспечить длительную устойчивость развития, не смогли встроить в свою социокультурную систему ценности саморазвития. В конечном счете, Советский Союз и другие страны, пытавшиеся совершить модернизационный рывок за счет мобилизационной политики, основываясь на иерархической институциональной структуре, не только отстали от развитых стран, но и в ряде случаев были вынуждены сойти с дистанции. Обобщенный вывод по поводу итогов развития данных стран заключается в том, что он подтверждает социологическую истину о невозможности обойти закон развития, требующий выстраивания институциональной структуры, соответствующей модернизационным целям.
В целом, по поводу печальных и хронически негативных результатов большинства стран, связанных с их попытками по модернизации, можно вынести следующий вердикт: на более или менее длинной дистанции развития структурный порок невозможно компенсировать. Общество или трансформирует свою институциональную структуру и становится современным, или остается в рамках традиционной иерархической структуры. При последнем варианте все усилия и отдельные достижения не позволяют такому обществу решить проблему современного развития.
В социально-экономической литературе также популярной является концепция о влиянии мировой конъюнктуры на развитие той или иной страны. Успехи или неудачи определенной страны в рамках такого подхода объясняют тем, что благоприятная мировая конъюнктура позволила ей оседлать волну, и наоборот — если стране не повезло с конъюнктурой, то из-за этого происходил обвал ее экономики. Действительно, под влиянием мировой конъюнктуры происходили и бурные подъемы, и обвалы экономики тех или иных стран. Но мировая конъюнктура довольно изменчива, а число успешных или неуспешных стран довольно устойчиво. По этому поводу Агнус Мэдисон продемонстрировал убедительную историческую статистику [Maddison 1995]. Обратившись к проблеме мирового развития за период с начала ХIХ века по наше время, он обнаружил, что существуют две группы стран и, самое главное, разрыв между ними не сокращается, а возрастает. Успешные страны в долговременной перспективе, несмотря на все колебания мировой конъюнктуры, демонстрируют устойчивое и, что немаловажно, комплексное развитие, а отстающие, при всех отдельных достижениях, не могут достичь уровня устойчивого и комплексного развития. Такие результаты позволяют сделать вывод, что мировая конъюнктура, как позитивная так и негативная, в целом не имеет решающего значения, не является главным фактором, способствующим радикальному изменению положения стран в мировой экономике. Успешные страны благодаря своей более сложной структуре имеют больший запас прочности к колебаниям мировой конъюнктуры и после кризисов способны к самообновлению. Неуспешные же страны на волне благоприятной конъюнктуры могут демонстрировать очень высокую динамику роста, но она, во-первых, не становится основой для устойчивого и комплексного их развития, а во-вторых, эти страны очень подвержены колебаниям конъюнктуры. При негативной конъюнктуре, особенно если она затягивается, они очень сильно сдают свои позиции, вплоть до впадения в масштабные кризисы, нередко охватывающие все институты общества.
Как уже отмечалось, большинство специалистов по развитию в той или иной степени остаются заложниками редукционизма и, как следствие, своей приверженности к такой парадигме; им свойственна абсолютизация отдельных факторов развития. Противоположностью редукционизму, как установке опираться на ключевой фактор (или ключевые факторы), является структурный подход, позволяющий перенести фокус анализа из поиска основного фактора на анализ отношений и предпосылок, формирующих то или иное устройство общества. Новый импульс в своем развитии, возможность для более конкретизированного анализа рассматриваемых проблем структурный подход получил благодаря когнитивизму. В первой главе, опираясь на классиков когнитивизма, я обосновал свое видение социокультурных когниций как конститутивного фактора, определяющего возможности возникновения и развития человека и общества. При этом признание социокультурных когниций как конститутивных не является разновидностью редукционизма, приверженностью к поиску очередного ключевого фактора. Когнитивизм не является очередной версией концепции «ключевого фактора», так как социокультурные когниции не являются отдельной сферой общества, не существуют отдельно от других институтов. Они являются решающим условием существования всех институтов и субъектов общества.
Значение знаний для развития и в том числе для модернизации выделяют и многие авторы, которые не относятся к когнитивизму. Так, довольно детальные аргументации о роли знаний в формировании и дальнейшем развитии модернизационных процессов дают Талкот Парсонс [Парсонс 1998], Фернан Бродель [Бродель 2003], Мокир [2014], Карин Кнорр-Цетина [Knor-Cetina 1997], Грегори Кларк [Кларк 2012], Джек Голдстоун [Голдстоун 2012], Роберт Лукас [2013]. Но в данных исследованиях роль знаний как фактора современного развития рассматривается или довольно абстрактно, или как фактор развития производства. Особой конкретизации значения знаний для развития современного мира не наблюдается и в многочисленных публикациях, посвященных феномену «экономика знаний». Мой подход к конкретизации роли когниций для процессов развития, в том числе и с модернизацией, отличает понимание именно роли социокультурных когниций, а не абстрактного и недифференцированного видения роли когниций для развития общества. Исходя из решающей роли социокультурных когниций для развития общества, я подчеркиваю, что успехи и неудачи, связанные с модернизацией, зависят, прежде всего, от возможностей развития современных социокультурных знаний, которыми обладают или не обладают определенные общества.
Я также предлагаю рассмотреть проблему развития через набор общих социокультурных признаков, которые отличают успешные страны, и набор признаков, характерных для стран, испытывающих проблемы с развитием. Так, несмотря на уникальность каждой страны из сообщества «первого мира» и особенно учитывая различия между Западом и Юго-Восточной Азией, можно обнаружить общие признаки, которые, на мой взгляд, послужили обязательными базовыми условиями, своего рода «conditio sine qua non». К ним я отношу наличие сложной институциональной структуры и интеллектуальных предпосылок, которые в течение длительного времени подготовили возможность формирования такой сложной структуры. Сложная интеллектуальная традиция формировалась высокообразованной элитой, и впоследствии такая традиция являлась социокультурным контекстом для ее воспроизводства. История развитых стран свидетельствует, что все они опирались на сложную интеллектуальную традицию, и если отдельная малая страна «первого мира» не имела особо выдающихся философов, писателей и ученых, то она этот относительный дефицит компенсировала общим высоким уровнем элиты и интегрированностью в интеллектуальную традицию, созданную другими ведущими странами.
Когда я говорю о высоком уровне элиты, то, прежде всего, имею в виду высокий уровень ее социогуманитарного образования. Генерирование высокообразованной элитой сложных социокультурных когниций способствовало возникновению общественного контекста, благоприятного для формирования современных институтов. Также успешные страны отличает образованный средний класс и довольно образованные низшие слои. В совокупности общеобразовательный уровень ведущих стран исторически был выше, и на современном этапе несравненно выше образовательного уровня стран «второго» и «третьего» мира. Есть отдельные исключения, но в целом общий уровень образованности и общественной рефлексии, а также технических знаний в странах различного эшелона подтверждает данный вывод. Успешные страны Западной Европы, а впоследствии и Японию как пионера модернизации вне западного мира всегда отличали не только наличие высокообразованной элиты, но и достаточно высокий уровень образования всех слоев общества. По мнению американского исследователя Мак-Клейн, в первой трети XIX века наиболее массово образованными были три страны: Великобритания, Нидерланды и Япония [Мак-Клейн 2007: 136–137]. Правомерность именно данного рейтинга можно поставить под сомнение. Так, Алексис де Токвилль считал наиболее массово образованной страной США [Токвиль 1994], но то, что эти страны в любом из рейтингов занимали бы верхние строчки, не вызывает сомнения. Япония, конечно, до революции Мэйдзи существенно уступала многим западным странам в техническом образовании, но, вместе с тем, превосходила многие из них по сложности социогуманитарного образования. Впоследствии такой высокий уровень социогуманитарного знания стал фундаментом и ее технического прогресса. Взаимосвязь между техническим развитием и социогуманитарным знанием может быть оспорена лишь тогда, когда в мире появится успешное и устойчивое техническое развитие при отсутствии сложного социокультурного дискурса. Но пока в истории не было прецедента, когда среди развитых обществ, тем более в течение длительного времени, была страна без сложной социокультурной основы.
История модернизации свидетельствует, что формирование современного общества невозможно без деконструкции традиционных статусных представлений, без деконструкции представлений о труде и успехе. В традиционном обществе труд и успех не были однозначно взаимообусловливающими явлениями. Ценности труда и профессиональной деятельности уступали по своему значению ценностям, связанным с иерархическими представлениями. В отличие от традиционного общества, по мнению Поля Рикёра, в современном обществе профессиональные ценности и нормы являются «высшими эталонами», соответствие или несоответствие которым стали основными критериями идентификации и самоидентификации человека. Рассматривая проблему оценки человека в обществе, Рикёр, ссылаясь на концепцию Жан-Марка Ферри о «порядках признания», считает, что в каждом обществе существует последовательность порядков признания [Рикёр 1995: 44]. Такие порядки признания позволяют не только обеспечивать комплексную стратификацию социальных групп, но и эффективно формировать предпочтения членов общества и их идентификационные побуждения. В итоге, на основе утвердившихся в том или ином обществе порядков признания формируются основные типы социальных деятелей. Так, в традиционном обществе порядки признания формировались на основе институтов власти, религии и происхождения. В современном обществе эти порядки признания не утратили полностью своего значения, но в нем на первый план выходят порядки признания, основанные на ценностях профессионализма и образования.
Современное общество отличает рост индивидуализации. Индивидуализация — это сложный процесс, в рамках которого происходит не только автономизация личности, но и очень существенное переструктурирование объемов ответственности между обществом и отдельным человеком. Можно сказать, что индивидуализация в рамках процессов модернизации, неизбежно порождая ряд негативных последствий, в целом способствовала появлению людей, более ответственных как перед своей личной судьбой, так и в отношении решения общих социальных проблем, стоящих перед конкретным сообществом и обществом в целом. Применительно к проблеме индивидуализации также довольно распространенным является противопоставление западной традиции автономной личности восточным традициям коллективизма. При определенной обоснованности таких различий следует отметить, что их абсолютизация искажает реальное положение дел в понимании соотношения индивидуального и коллективного как на Западе, так и на Востоке. Относительно широко распространенного представления о западном индивидуализме, породившем атомизированное общество, следует отметить, что никогда не существовал и не будет в будущем полностью атомизированный и абсолютно самополагающий субъект, так как формирование индивида всегда обусловлено социокультурной средой, и он всегда в той или иной степени включен в него. Что же касается примата коллективизма на Востоке, то этот тезис также требует поправки с учетом особенностей юго-восточных обществ. Эти общества, и особенно Японию, отличает длительная традиция культивирования коллективных установок в сочетании с особым типом индивидуализма, основанного на высокой личной ответственности. На мой взгляд, именно длительная традиция культивирования такого типа индивидуализма с повышенной личной ответственностью, в сочетании с групповой солидарностью различного типа, в том числе национальной, сыграла существенную роль в успешной модернизации Японии.
К конститутивным особенностям современных стран относится и высокая трудовая мотивация. Возникновение феномена современных обществ невозможно объяснить без учета массовой способности к интенсивному труду как характерной черты жителей развитых стран. В данном случае следует оговориться, что в истории нет обществ, в которых отсутствовала бы такая мотивация. Но я хочу обратить внимание и особо подчеркнуть именно наличие устойчивого и массового характера трудовой мотивации в развитых странах. Во многих обществах, относящихся ко «второму» и «третьему» миру, нередко трудовая мотивация носит более ограниченный и более спорадический характер. Так, хорошо известен факт циклических сезонных трудовых усилий, характерных для многих традиционных обществ, сменяемый такими же длительными трудовыми паузами. Старшему и среднему поколению бывших советских людей хорошо известны авралы в конце месяца, квартала или года, присущие советскому производству. В такие периоды советские люди могли демонстрировать и трудовой героизм, но при этом они достаточно длительное время работали не очень напряженно.
Исторические предпосылки формирования высокой трудовой мотивации в странах Западной Европы или Юго-Восточной Азии существенно отличаются, но можно обнаружить и общие факторы, повлиявшие на их закрепление. Они связаны с возникновением уже в средние века ценности профессионализма и общей легитимации трудовых усилий. Хотя длительное время во всех обществах, где имелось аристократическое сословие, со стороны его представителей наблюдалось презрение к физическому труду и специализированным видам деятельности, но, тем не менее, в рамках некоторых цивилизаций, уже начиная со средних веков, происходят легитимация труда и повышение его престижа. Так, базовые моральные нормы средневекового японского общества, хотя его высший слой также презирал физический труд, тем не менее, требовали от каждого человека неукоснительно соблюдать свой долг перед обществом, и в длинном перечне обязательств, стоящих перед японцем, одним из самых важных и постоянных были его профессиональные обязательства. Под воздействием социокультурных трансформаций в странах Западной Европы и Японии мы видим, что уже в средние века происходит формирование эксплицитных кодексов трудового поведения в различных профессиональных сферах. Воздействие этой традиции, по мнению Ле Гофа, привело к тому, что в системе ценностей так называемых передовых стран труд занял ведущее место [Ле Гофф 2014: 224–226]. В дальнейшем именно высокая ценность труда стала одним из отличительных признаков развитых стран мира, и при всей важности других ресурсов высокопрофессиональный человеческий капитал является основным фактором развития ведущих стран. Очень удачно о значении труда в развитии Юго-Восточных стран сказал Пол Кругман, считая, что не было никакого «восточноазиатского чуда», а было лишь большое количество усердного труда. При этом, естественно, следует сделать уточнение, что усердный труд был присущ жителям стран Юго-Восточной Азии задолго до их вхождения в число передовых.
Развитие, связанное с переходом от традиционных состояний к современныму обществу, сопровождается изменениями не только производственных технологий, но и, прежде всего, изменениями социокультурных установок. На смену установкам сохранения того, что есть, приходят установки на изменение, на рост возможностей, или, по Веберу, этика достижительности. Императив достижительности, или необходимость быть более активным, довлеет как над отдельными людьми, так и над странами. Субъекты, лишенные необходимого потенциала активности, на уровне индивидов и групп оказываются на обочине социальной жизни, а на уровне стран попадают в категорию второсортных или третьесортных государств. Поэтому как от индивидов, так и от стран в современном мире требуется быть активными, и во многом мы видим, что как индивиды, так и страны пытаются откликаться на эти призывы. Но, несмотря на то, что все меньше тех, кто пребывает в состоянии квиетизма или отвергает необходимость активных изменений, тем не менее как на индивидуальном, так и на страновом уровне количество успешных результатов явно уступает негативным. Анализ этих результатов позволяет прийти к выводу, что лишь ориентация на развитие и принятие ценностей культуры активизма автоматически не приводит к позитивным результатам. Активность на уровне отдельного человека, организации или страны зависит от способов ее структурирования. На уровне общества это означает институциональную организацию коллективной активности. Применительно к развитым странам мы наблюдаем, что рост активности сопровождался с одновременным развитием культуры профессионализма и в целом интеллектуальной диверсификацией общества. Такая диверсификация создавала культурный контекст, позволяющий находить для активности различные способы ее структурирования, и, как правило, в условиях более сложной социокультурной системы находились и более эффективные способы структурирования человеческой активности.
В целом, можно сказать, что в развитых странах рост активности сопровождался и социокультурными инновациями по ее структурированию, позволяющими обеспечивать активистские интенции адекватными институциональными формами. Социокультурный закон опосредованного развития работает в любой сфере человеческой деятельности, и итог усилий по развитию свидетельствует, что они решающим образом зависят от того, как они были институционально опосредованы, в рамках каких социокультурных форм происходила их реализация. Страны, занимающие лидирующее положение в современном мире, смогли создать институции, которые более эффективно структурировали социокультурную активность, что привело к исторически беспрецедентным результатам. Страны же «второго» и «третьего» мира не смогли создать институциональные формы, которые могли бы также эффективно опосредовать их усилия по развитию.
На мой взгляд, именно констелляция интенсивного труда и его эффективной организации является одним из важнейших факторов, определивших возникновение феномена современных развитых стран. То, что массовая высокая трудовая мотивация и институциональная структура, успешно закрепляющая и воспроизводящая такую мотивацию, являются отличительными признаками развитых стран, мы можем подтвердить через сравнение данных обществ со странами «второго» и «третьего» мира. При всех своих отдельных достижениях, они, тем не менее, проигрывают развитым странам по уровню трудовой мотивации, а также из-за своей неспособности создать современную институциональную структуру. Институциональная структура ведущих стран мира, прежде всего, эффективно способствует формированию идентичности, основой которой является профессиональная идентификация. По сравнению с доминированием профессиональных идентичностей у жителей ведущих стран мира мы наблюдаем проблематичность формирования профессиональной идентичности, ее фрагментарность в странах, испытывающих хронические трудности с модернизацией.
Профессиональная идентичность как основа устойчивой трудовой мотивации возникает под воздействием комплекса факторов и исторических условий. Она нуждается в определенном контексте, а не только в отдельных целенаправленных усилиях. Примером здесь могут послужить негативные результаты политики утверждения ценности профессионализма в Советском Союзе. Несмотря на то, что в Советском Союзе было стремление поднять престиж труда, особенно физического, и было для этого сделано немало, тем не менее в советском обществе не удалось массово утвердить ценности труда и идентичность, основанную на иделах профессионализма.
Развитые страны имеют также еще один важный общий признак, заключающийся в том, что элитой этих обществ была сформирована способность к созданию сложной общественно-политической философии, позволившей им, соответственно, практиковать и более сложный уровень моральной рефлексии [Оссовская 1987], [Хиршман 2012], [Розанваллон 2007], [Седлачек 2016]. Благодаря таким возможностям эти общества оказались способными к сложной деконструкции своей традиции и тем самым обеспечили себе возможность формирования новых способов развития, без манихейского противопоставления их своим традициям. Эти страны отличала и способность быть открытыми к достижениям других культур, что выражалось в их возможности перенимать не только технические достижения, но и целые социокультурные институции. Потрясающим примером такого рода многие специалисты считают инкорпорацию западных институций в систему японского общества в период революции Мэйдзи. При этом такое масштабное заимствование не привело, в отличие от многих стран, к расколу японского общества. И поэтому восхищение специалистов по модернизации этим фактом вполне обосновано. Но при этом следует помнить, что Япония уже имела в своей истории опыт масштабного культурного заимствования. В VII–VIII века японская элита целенаправленно заимствовала конфуцианство и буддизм, и следует согласиться с Рут Бенедикт, что в мировой истории трудно найти еще одно общество, столь успешно справившееся с таким масштабным импортом цивилизации [Бенедикт 2007: 98].
В этой связи следует отметить, что большинство стран «второго» и «третьего» мира не только не способны эффективно заимствовать институты, возникшие в рамках других цивилизаций, но даже не в состоянии полноценно справиться с импортом технологий. Хотя проблемы с адаптацией технического прогресса и инноваций к существующим социокультурным нормам возникали во всех обществах, в частности, и в Великобритании, и в той же Японии, но эти проблемы для них не стали фактором, вызывающим отторжение инноваций. В отличие от них страны, отстающие в своем развитии, демонстрируют более устойчивое и более масштабное отрицание как инноваций, так и заимствований. К наиболее масштабным примерам мы можем отнести политический запрет на развитие технологий в средневековом Китае.
Устойчивость негативного отношения к инновациям и техническому прогрессу, временная и пространственная протяженность этого феномена заставляет искать более глубокие социокультурные его предпосылки, чем объяснение его на основе решений правителей тех или иных стран. В данном случае мы видим проявление если не социокультурного закона, то, по меньшей мере, фактора, который устойчиво проявляется в определенном общественном контексте. Негативное отношение и отрицание инноваций, характерное для Древнего мира и Средних веков, мы наблюдаем и в ХХ веке. И если отрицание социальных и культурных норм достаточно легко объяснимо, то отрицание технических и научных достижений требует более сложного объяснения. Широко известным примером такого отрицания является борьба с генетикой и кибернетикой в Советском Союзе. Не связанные с объяснением общественных процессов научные направления оказались под запретом, и этот запрет не был обусловлен эмпирическими доводами специалистов. В данном случае эти запреты, которые обрекли советскую систему на отставание в этих ведущих для современного мира научных направлениях, были обусловлены именно общими социокультурными факторами, формирующими доминирующий стиль мышления данного общества.
Таким образом, мы видим, что инновации и технический прогресс во всех странах вызывали определенное социокультурное напряжение и противодействие со стороны консервативных групп. Но степень и формы противоречия и противодействия зависят от характеристик социокультурной системы. В плюралистических социокультурных системах такие противоречия и, в определенной степени, противодействия инновациям носят локальный и эпизодический характер, не становятся системным и устойчивым феноменом, а также не приводят к политическим репрессиям в отношении новаторов. В социокультурных системах иерархического типа противодействия техническому прогрессу и инновациям нередко носят системный характер, и в таких обществах новаторы очень часто могут стать жертвами политических репрессий.
Анализ проблем развития общественных систем показывает, что данный феномен имеет различные предпосылки и последствия. Однако на данный период исторического развития мы можем, обобщая опыт развития за последние три-четыре столетия, прийти к выводам о существовании более успешных и менее успешных моделей развития и существовании если не закономерности, то, по крайней мере, устойчивой зависимости между определенными предпосылками и определенными последствиями. Так, при всех различиях страны, образующие «первый мир», отличают общие структурные основы и социокультурные предпосылки, позволившие им успешно решить проблему модернизации. Важнейшим условием, способствовавшим постепенному переходу от традиционного состояния к современности в данных обществах, является формирование полицентрической структуры институтов.
Итоги модернизационных усилий, на мой взгляд, во многом зависели от способов решения проблем, связанных с деконструкцией традиции и рефреймингом базовых представлений. Большинство стран, в силу отсутствия сложных интеллектуальных предпосылок, интернализированных элитой и достаточно массово средними слоями, не смогли обеспечить сложную деконструкцию традиций и рефрейминг основных символических представлений, задающих логику формирования базовых институтов и идентичностей. Как правило, все эти общества оказались в ловушке редукционизма, с неизбежно присущей такому сознанию абсолютизацией определенных ценностей и способов их достижения и таким же абсолютистским отрицанием противоположных ценностей и институций. Всем обществам, лишенным сложных интеллектуальных предпосылок, свойственно преобладание в общественном дискурсе логики дуализма, что проявляется в хроническом противостоянии традиционалистов и модернизаторов. В итоге такие общества не могут достичь необходимого синтеза традиций и инноваций, так как они не обладают когнитивными ресурсами, способными обеспечить сложную деконструкцию своей истории, позволяющей избежать ее упрощенной интерпретации и встроить в историческую традицию новые институты. Переструктурирование институциональной системы, конечно же, не является лишь простой перекомбинацией существующих институтов, с добавлением новых элементов. Оно также предполагает, а порой и требует жесткого отказа от некоторых элементов традиции, но в целом ее деконструкция не сводится к противопоставлению традиционных и современных институтов, а представляет собой их сложный синтез.
Подводя итоги размышлений о проблеме развития общественных систем и, прежде всего, о его современной версии, на мой взгляд, можно сделать следующие выводы. Во-первых, современное плюралистическое общество не возникает в результате кумулятивных изменений. Оно является результатом институциональной трансформации традиционной общественной системы иерархического типа в полицентрическую институциональную систему. История свидетельствует, что большинство обществ оказались неспособными трансформировать свою институциональную систему, не смогли взамен традиционного иерархического способа организации институтов создать полицентрическую структуру. Неудачи и достижения в трансформации институциональной структуры во многом были предопределены уровнем способности интеллектуальной элиты к неупрощенной деконструкции традиции, способности обеспечить рефрейминг базовых общественных идеалов и ценностей. Во-вторых, несмотря на редкость и кажущуюся невероятность удачных переходов от традиционных институциональных структур к современным системам, выход из трудностей, возникающих при объяснении такого перехода, не следует искать в удачном сочетании случайностей и в историческом чуде. В том, что возникновение феномена современных стран не было лишь набором удачных случайностей и чудесным превращением общественных отношений, можно убедиться, если сравнивать социокультурные предпосылки и институциональные последствия в странах, где модернизация была успешной, и в странах, где она потерпела неудачу или протекает в режиме «рецидивной модернизации». Если мы обратимся к социокультурным предпосылкам стран, где модернизация была успешной, то обнаружим, что в этих обществах она происходила в более сложном контексте и опиралась на более сложные когнитивные предпосылки и практики. В отличие от них, страны с неуспешной модернизацией не обладали необходимым запасом социокультурной сложности, и при дефиците адекватных для модернизации социокультурных когниций и практик решение проблем, связанных с формированием современных институтов, оказалось для них фактически невозможным.
Также все современные общества, несмотря на все их страновые различия, имеют общую для них полицентрическую институциональную структуру. Мы не находим исключения из этих эмпирических данных и я объясняю такие результаты уровнем сложности социокультурных когниций и практик, исторически сформированных на их основе. Данные выводы подтверждаются многочисленными фактами неудачи или в лучшем случае хронических затруднений, свойственных странам, где исторически не удалось сформировать необходимые массивы сложных социокультурных когниций, а на их основе и более сложные социокультурные практики. И наконец, на мой взгляд, анализ предпосылок и результатов модернизации позволяют прийти к выводу, что современное развитие не является результатом целерационального выбора, а является следствием социокультурных возможностей, которыми обладает то или иное общество. Среди этих возможностей основное значение имеют содержание и структура социокультурных когниций.